– Тебе и всем здесь осталось жить ровно до того, как ты, Ефимушка, вместе с оставшимися в живых защитниками крепости попадешь в плен! Время до твоего расстрела…
Глаза комиссара при слове «плен» сверкнули огнем, и он заскрипел зубами.
– Врешь, паскуда! Врешь! – его аж затрясло, и он несколько раз попытался встать с места, но влитые несколько стаканов водки надежно вязали ему ноги. – В крепости больше дивизии бойцов, почти батальон танков и две гаубичные батареи. Любой… любой, кто сунется к нам, получит такой удар, что не соберет зубов!
Честно говоря, в эти несколько мгновений, пока Фомин разъяренным медведем пытался вылезть со своего места, я чуть было не обделался. Уж больно жутким было выражение его лица: перекошенный рот, бешеные глаза, хватающие движения толстых пальцев.
– Ты головой-то подумай, – я отстранился чуть назад: когда перед тобой такое пышущее злостью лицо, лучше быть от него на расстоянии. – Крепость – это каменный мешок, из которого лишь несколько выходов. До границы здесь жалкие километры. Для орудий это раз плюнуть!
Я торопился рассказать ему все, что знал. Нутром чувствовал, что комиссар вот-вот потеряет терпение.
– Немец же здесь каждый камешек знает! Они с 39-го года тут каждый сантиметр зарисовали, каждое здание. А немецкая разведка? Сколько вы непонятных личностей за последнее время ловили? А? – Фомин уже не хватался за стол, а тихо сопел: видимо, что-то из моего рассказа его все-таки зацепило. – А самолеты с крестами не летали? Все ваши склады, все объекты инфраструктуры, – я уже шпарил как по написанному в проспектах Брестского музея, в котором был несколько месяцев назад. – Нанесены на немецкие карты и будут разрушены первыми же залпами орудий. Вы же как на ладони! Полчаса артподготовки, и дом комсостава, склады с продовольствием, оружие и бронетехника превратятся в руины! – я говорил и говорил, быстро, захлебываясь, а перед моими глазами стояли живые картинки кино, где полураздетые красноармейцы с безумными перекошенными лицами бежали в сторону врага. – О чем вообще говорить, если у вас в крепости даже колодца нет! А когда взорвут водопровод, что пить будете? Из речки? Так туда не подойти, все просматривается и простреливается… – выдохнувшись, я замолчал.
Что думал в эти мгновения комиссар, я не знал и не мог знать. Не знал я и того, насколько он поверил в мои предупреждения. Однако я видел, как с него спала вся злость, как опустились его плечи и потухли глаза. «Давай, давай, Ефим, шевели мозгами! Ты же командир, а не пенек с глазами! Думай, думай, крепко думай… Я же ничего не придумал. Сто процентов, все эти соображения и тебе приходили в голову. Наверняка ты уже обсуждал их с другими командирами, но всякий раз вы, скорее всего, отмахивались от своих опасений или получали по шапке за них от вышестоящего начальства».