После 1908 года в Рамонь она больше не вернулась, хотя, когда началась война, по ее указанию и на средства Ольденбургских во дворце был развернут военный госпиталь. Муж был с головой занят на посту Верховного начальника санитарной и эвакуационной части. Впереди им еще предстояло пережить Февральскую революцию и поспешное
бегство из России. Речь шла уже не о спасении собственности, а о спасении жизни. В Париже, куда ринулись все русские эмигранты, они не задержались. Предпочли сразу перебраться поближе к морю, точнее к Бискайскому заливу, к теплым водам Атлантики. Последние годы они провели в маленьком городке Сен-Жан-де-Люз, недалеко от Биаррица. Евгения Максимилиановна умерла в 1925 году, Александр Петрович – через семь лет, в 1932-м.
Их сын, распродав из имения Ольгино всё имущество, тоже успел уехать во Францию. Там он завел небольшую ферму, где держал корову, кур, кроликов, а в свободное от хозяйства время пытался сочинять прозу. При протекции И. А. Бунина даже умудрился издать книжечку “Сон”, состоявшую из трех рассказов. Все они были посвящены его бывшей жене.
Во время войны Ольга, трудившая сестрой милосердия в прифронтовом госпитале в Ровноаль, получила высочайшее разрешения на брак с Николаем Куликовским. Вместе они проживут невероятно трудную, но счастливую и долгую жизнь. Спасением для Ольги стала ее новая фамилия, позволявшая ей успешно скрывать свое происхождение и родство с императорской семьей. Но по странной ассоциации какая-то душевная связь с воронежской землей еще долго у нее сохранялась. Так, своего старшего сына Тихона, родившегося в 1917 году, она назвала в память Тихоновской церкви, чей колокольный звон озвучивал ее прогулки и выезды на пленэр в Ольгино. А когда, перебравшись в Данию, она стала подрабатывать, рисуя на продажу рождественские открытки и картинки, то там обязательно возникали знакомые рамонские сюжеты: светлоголовые деревенские ребятишки, красивые бабы в разноцветных панёвах, зимние простонародные забавы с санками и ледяными горами. Это была ее Россия, которая не имела ничего общего к тому, что происходило в это время на ее Родине.
… А Рамонь просто замерла, застыла в тягостном полуобморочном оцепенении, где ей снились то белые, то красные, то коллективизация, то уплотнение, то церковные изъятия, то еще одна война. Парк дичал и постепенно превращался в лес, дворец – в руины. После того как оттуда всё было вывезено и ободрано до голых стен, встал вопрос, а не снести ли его вообще. Но на это требовались и средства, и рабочие руки. Их не было. Не добрались. Сон потревожили, но не прервали.