Дерек Джармен купил здесь бывший рыбацкий дом под названием “Проспект-коттедж” в середине восьмидесятых, когда врачи поставили ему диагноз – вирус смертельного заболевания, которое в те годы воспринималось с тем же ужасом и паникой, с каким в Средневековье воспринималась бубонная чума.
Но к этому ужасу от фатальности СПИДа примешивалось еще бессознательное чувство стыда, позора, поскольку болезнь поражала главным образом гомосексуалистов и наркоманов. И те и другие в глазах общества были в ту эпоху париями. Дерек Джармен не скрывал ни своего гомосексуализма, ни страшной новости о заболевании. Он стал относиться к этой личной катастрофе не без макабрического юмора. Более того, он сделал всё, чтобы превратить свою болезнь в сюжет, где пересматривается его прошлое и его будущее – всё это в крайне ограниченном, отпущенном ему докторами отрезке времени. Культовая фигура британского кинематографа, Дерек Джармен за десять лет до этого создал несколько кинолент, считающихся сейчас хрестоматийными образцами британского киноавангарда – с гомосексуальными мотивами и провокационной образностью. Но сам он до последних дней позиционировал себя в искусстве кино как любитель и аутсайдер. Все его ранние фильмы сняты восьмимиллиметровой камерой, на карманные, можно сказать, деньги, что позволяло ему не ограничивать себя ни сроками съемок, ни коммерческими условностями киноэстетики. Джармен обожал сопоставлять несопоставимое, сближать далековатости и, в отличие от минималистов авангарда, не был чужд бурлеску и барокко, был склонен к литературным ассоциациям и скрытым цитатам из собственной биографии.
Так что присутствие атомной электростанции в Дандженессе сыграло роль еще одной визуальной метафоры. Энергия, то есть жизнь, возникала через расщепление атома, через радиоактивный распад, смерть. Бывший рыбацкий дом Джармена выглядит до сих пор элегантно (его партнер по жизни Кит Коллинз до сих пор живет здесь и следит за тем, чтобы и дом, и сад оставались в первозданном виде) – черные просмоленные доски в праздничном контрасте с ярко-желтыми оконными рамами, ставнями и дверью. Но когда приближаешься к дому в зимний день, когда всё отцвело, кажется, что это место пережило страшную бурю и к порогу дома волны выбросили со дна моря весь мусор жизни, обломки бытия. Они громоздятся в случайном, казалось бы, сопряжении с камнями, похожими на тотемы и ритуальные фаллосы или обломанные пальцы каменного гиганта. Стоит глазу привыкнуть к этому хаосу, и тогда видишь, что весь хлам и рухлядь, оставленные морем на прибрежной гальке, вовсе не следы бурных стихий. Ты начинаешь различать строгую, чуть ли не геометрическую раскадровку площадки перед домом. Это расходящиеся правильные круги, чей периметр постоянно увеличивался с годами, и центры этих кругов соединялись едва уловимыми радиальными мостиками-линками. Эти круги, напоминающие следы храмов древних цивилизаций, придают всем садовым конструкциям сакральную торжественность. И даже атомная станция в отдалении смотрится как мираж загадочного храма.