Они работали в моем саду два дня. Как японцы, по тринадцать часов в день, пока не становилось темно. Они не взяли с меня ни копейки. Они работали не из уважения ко мне, а из жалости к растениям. Два этих дня я смотрел, как нелепый садик превращается в сад. Карповский и его ученые женщины всё в нем поменяли местами, и деревья вдруг вступили в связь между собой – оказывается, они это умели, они стали крепко связаны между собой, как узелки на четках монаха. Когда налет мастеров был окончен, я взглянул на свой сад. И не знал, что сказать. Он стал такой красивый, ухоженный. Прощаясь с профессором, я сказал: “Профессор, а можно спросить? Как мне теперь за садом таким, как лучше ухаживать? Русский сад – он же должен быть немного запущенным, да?” Карповский заухал. Я его рассмешил. Потом он сказал: “Ну, за это не волнуйтесь, юноша, запущенным он у вас в любом случае будет”. И они пошли – Карповский и его армия. К своему микроавтобусу. Я догнал профессора и спросил: “Вы еще приедете ко мне когда-нибудь?” Профессор сказал: “Если меня не доконают ишиас с ишемией – приеду”. Я спросил: “А когда?” Профессор сказал сам себе: “Когда… Мм… Через… Три? Пять… Нет. Семь. Через семь. Лет”. Потом постоял еще немного, глядя на свой старый секатор в руке, и сказал: “А вообще. Через пять, семь тысяч лет… Моего парка, вашего сада— ничего не будет, природе вообще всё равно, что мы тут понатыкаем, всё равно будет лес, там, где сакуру ты воткнул, – всё равно будет ольха, если природа решила, что там должна быть ольха. Все зря. Да. Но всё равно”. Тут он сделал паузу и первый раз не ухнул. А улыбнулся. И сказал: “Всё равно, как эволюционист, я стараюсь смотреть позитивно…” Посмотрел еще немного с позитивной скорбью на свой секатор и ушел в микроавтобус. Я остался стоять.
Потом прошло три года. Три года я старался сохранить со всей бережностью всё, что сделали Карповский и ученые женщины за два дня. Ничего не получалось. Когда от внезапного заморозка погибло первое деревце, я выкопал его и похоронил. Плакал, как над могилой любимой собаки. У могил остальных растений, не перенесших засуху или мороз, я сидел с лицом каменным, серым, как у солдата, четыре года видевшего смерть каждый день. А еще вредители. Моих питомцев убивали они. В первый год я любовался, как по саду летают бабочки, снуют муравьи и ползают жучки, красивые такие, зелененькие. Но потом оказалось, что все, кем я любовался, – вредители. Я стал опрыскивать свой сад ядами, чтобы победить их. Они не погибали. Погибал я. Надышавшись однажды инсектицидами, я даже галлюцинировал, упав у гималайского кедра. Мне казалось, что по моему саду ходит Карповский и щелкает секатором. Я спрашиваю его: “Профессор, что мне делать, я не могу победить вредителей, всех этих бабочек, жучков, слизняков, на них яды не действуют, мой сад погибает… ” Профессор ухнул два раза и сказал: “Потому что вы неправильно поняли, юноша, кто главный вредитель в саду. Угадаете кто? Не могу говорить это слово… ”