Данила не понимал, как можно часами сидеть, глядя на воду и не шевелясь. Потому и пошел себе потихоньку туда, где виднелась уже почти по колено в воде стоящая отводная стрельница Тайницкой башни.
Сторожевые стрельцы прогуливались по-над стеной, выглядывали, рыболовы задирали их, получая в ответ соленое словцо, но странным образом эта ночная жизнь не нарушала тишины. И, при всей своей умиротворенности, не давала Данилиной душе покоя. Он видел мелькающие меж зубцов фонари, он следил за отблеском на темной воде от фонаря, что на стрельнице, и была в мельтешении огоньков какая-то смутная тайна, обещание какое-то давнее, надежда невозможная…
– Данила! Куда подался, свет? – окликнул его Семейка. И пошел следом, как будто чуял, что вот-вот будет без него не обойтись…
В кустах на откосе, где-то между Тайницкой и Благовещенской башнями, послышалась возня. Кто-то вскрикнул, чьи-то шаги пролетели, раздался свист, ответили свистом же от Водовзводной башни.
– Эй! Кто там балует?! – заорал, выставившись меж зубцов, сторожевой стрелец с факелом.
– Посвети-ка! – крикнул ему снизу Семейка.
– Ты кто таков?
– Конюх я с Аргамачьих, Амосов! Свети, дурень!
Уж коли Семейка, для всякого находивший тихое и ласковое слово, назвал стрельца дурнем – стало быть, тревога, беспокоившая Данилу, была не придуманной, а настоящей.
Потому что баловство у Водовзводной башни могло оказаться весьма опасным.
Еще при государе Михаиле Федоровиче было изготовлено там особое устройство для снабжения Кремля водой. Сказывали, что английский вымышленник, часового и водяного взвода мастер Христофор Галовей получил за труды несколько бочонков золота. Дед Акишев, правда, утверждал, что в пору его детства было нечто подобное, для доставки воды на конюшни, но поляки порушили. Спорить с дедом не стали – может, и было.
Нынешнее сооружение поставлено было не совсем удачно – возле устья Неглинки, а Неглинка – всем известно, сколько сора и всякой дряни тащит в Москву-реку. Потому вода, поднимаемая наверх, служила для хозяйственных нужд – для питья по-прежнему возили в бочках, потому что не всякий московский колодец давал хорошую воду.
Лучшую доставляли издалека – из пресненских, преображенских, рогожских и трехгорных ключей.
Устройство приводилось в движение лошадьми. Вода сперва поступала в особый белокаменный колодец, оттуда – на верх башни, в преогромное хранилище, выложенное свинцом, из хранилища по свинцовым же трубам – в водовзводную палатку, и уже оттуда – на Сытенный, Кормовой, Хлебенный дворы, в поварни, в государевы хоромы, но главным образом – в верховые кремлевские сады. Некоторая часть доставалась и Аргамачьим конюшням, но, как ругались мастера, туда сколько ни лей, а все мало. Водовзводный свинцовый ларь на конюшнях не всегда бывал полон – Данила помнил, как набегался с ведрами в ранней своей юности. О том, что водопровод из свинца был еще у древних римлян в их вечном городе, Данила помнил по школьным урокам, латынь из головы у него довольно быстро выветрилась, а всякие занятные сведения застряли. Но никто его мнения об устройстве не спрашивал – он и молчал. Всю первую зиму на конюшнях промолчал – чудом разговаривать не разучился.