– Выходит, могли через лаз дитя вынести? – переспросил старец. – Что вы про лаз вызнали – за то вас Господь наградит.
Стенька приосанился. И гордо этак глянул на подьячего – не он ли, земский ярыжка Аксентьев, с опасностью для жизни под землей ползал?!
– Кто-то из комнатных баб ночью к погребу дитя поднес, а сообщник под землей вынес. Обратно же через забор перекинули, сие понятно… – продолжал рассуждать старец. – А тот инок, что с твоей помощью, ярыга, на троекуровский двор попал, вряд ли в чем виновен. Пропал, сказываешь? Так, может, его-то к внуке моей с весточкой посылали? Когда беда стряслась – к ней родня кинулась было, да муж гостей не привечает. Может, кто-то разведал про злодеев и дал ей знать?
– Об этом мы, честный отче, и не подумали, – признался Деревнин. – Кто из родни мог такое сделать?
– У меня от Родиона шестеро внуков, от старшей, Марьи, трое молодцов да Агафьюшка, от младшей, Степаниды, семеро. Статочно, Агафьюшкины братцы что-то проведали. Ты, подьячий, отправляйся тайно к Родиону, он в Большом Кисельном живет, тебе всякий его двор укажет. Родион Хотетовский, запомни. Скажи – отец-де посылает…
Затворник там, за дверью, явно задумался. Деревнин и Стенька терпеливо ждали.
– Вот что, подьячий, мне на ум пришло. Думал – говорить, не говорить, чтобы безвинного не опорочить. Скажу. Коли грех – замаливать буду. У Троекурова был с давнего времени враг. Теперь-то оба в годах, угомонились малость, да не примирились, как Христос велит. Враг тот… прости меня, Господи, коли клевещу… Враг его – князь Обнорский. Чего не поделили – долго рассказывать. Коли Обнорский к убиению Илюшеньки руку приложил… Господи прости, что такие мысли я лелею… Коли Обнорский, то и понятно, отчего он в последние годы словно бы затаился. Выжидал, чтобы больнее ударить, поди… Ступай, подьячий, с Богом. Сыну кланяйся, вели ему все пересказать и девку к тебе вывести, а чтобы не было сомнения, слово между нами есть тайное – перекрестясь в горнице на образа, тропарь Честному Кресту тихонько прочитать. И он коли кого ко мне посылает, тоже под дверью тропарь читают. Всякое случается, а я был великий грешник, мне есть что замаливать. Теперь ступайте оба, Господь с вами. Я за вас помолюсь. Мне сегодня многие грехи свои замаливать надобно, не дает мне покоя мирское…
– Храни тебя Господь, честный отче, – сказал Деревнин и поклонился запертой двери.
Стенька ничего говорить не стал, но тоже поклонился. С тем оба и убрались из Донского монастыря.
– Вот это кто таков, – сказал Деревнин уже за воротами. – Хотетовские… Знатный был род, да захирел. А старец этот, Акила, и точно при поляках много нагрешил. Время было такое, что и Боже упаси. Только тогда он не Акилой – Яковом звался. Молод был, за славой гонялся, на почести и деньги льстился. Едем, Степа. Гляди ты, сколько лет в затворе, а ум-то не растерял…