– Что Афимьюшке сказать-то? – осмелилась подать от дверей голос Парашка.
– Ступай, скажи – скоро будет, пусть понапрасну не огорчается. Брюхатую бабу огорчать – последнее дело… – Петр Данилыч посмотрел на съежившуюся Аленку и хмыкнул. – А ты сядь и объясни толком – чья такова и почто шастаешь незнамо где. Обзетильник, хабар… Ступайте, ступайте!
Подождав, пока дверь за Фролом и Парашкой закрылась, Аленка, малость остыв и сглотнув тошнотворную слюну, поклонилась Петру Данилычу в пояс.
– Прости, батюшка, что я твою лошадь без спроса взяла. Не могла я иначе… А то бы так у нехристей и осталась.
– Так назовешься ты когда-либо али не назовешься?
Аленка громко вздохнула.
– Семью позорить не хочу…
– А придется.
При одной мысли, что Петр Данилыч узнает, что она из царицыных мастериц, и вздумает вернуть ее туда, где появляться было смерти подобно, Аленка зажмурилась от ужаса.
Только ложь могла сейчас спасти ее – и эта ложь была готова к употреблению…
– Я купецкого сына Василия Калашникова вдова, – сказала наконец Аленка, глядя в половицы. – Когда Васенька… Василий Игнатьич мой осенью помер, сразу после Иверской, тетка его, Вонифатия Калашникова вдова, Любовь Иннокентьевна, меня в Успенский монастырь снарядила, что в Александровской слободе. Постриг принять… Я не доехала – у Баловня оказалась… Он возок со всем добром отнял, куда кучер девался – не ведаю, а меня отдал товарищу своему Федьке Мохнатому, и я с ним жила…
– Хороша… – осуждающе заметил Петр Данилыч. – С ним брюхо и нажила?
– Не могла я сбежать от него, видит бог, не могла! – воскликнула Аленка. – Он же меня на болоте спрятал! Заимка у них на болотном острове, туда только они могут пройти, Баловень с товарищами! Там у них рымы! Дворы то есть… Только они тропку знают! Там Голотуриха живет, бабка Клещатого там живет, Баловниха там живет!.. Жила…
– Вон она где угнездилась! А пока ее искали, сколько баб осрамили! Ну, говори, говори…
В черных глазах Петра Данилыча было живое и искреннее любопытство. Хоть и обратился он без принуждения, однако ослушаться было никак невозможно. Да Аленке и самой хотелось наконец хоть кому-то поведать свои несчастья.
– Да что говорить-то… Сперва я уйти не могла – тропки не знала. Думала – приморозит, грязь схватится – и без тропки уйду. Потом – мясоед кончился, пост… А Федька, леший проклятый, мне только на Пасху шубу привез, в чем в церковь ехать… Без того – только от рыма до рыма добежать…
– Для какой это надобности ему с тобой в церковь ехать?
– Да повенчаться со мной обещал! Втемяшилось ему в дурную голову! Вот он в пост шубу-то и не вез, говорил – незачем! А как пост кончился, венчать стало можно, он привез ту шубу-то…