Топила она не каждый день, и это было для нее мукой мученической. Дым из огромной черной печи шел в избу и ходил поверху, затем подымался под кровлю. Потолок и стены были сильно закопчены, воздух от дыма делался похож на банный.
И ведала ли Алена, привыкшая к ярким свечкам, да в последнее время – не сальным, а дорогим, восковым, что придется ей коротать вечера при лучине, воткнутой в железный светец?
– Бог в помощь! – загородив свет, на пороге встала Баловниха, крупная, плечистая баба. – Хлебы творишь? Ну-ка… Уже, пожалуй, получше.
Она потыкала пальцем в округлую корку – как в каменную стенку.
– Сколь долго мяла? – вздохнув, спросила Баловниха.
– Пока спина не взмокла, – честно отвечала Алена.
– Больно скоро она у тебя взмокла. Опять твой Федька ворчать станет – мол, сверху ножичком срежь, а в середке ложкой ешь… Ладно, покрой тряпицей, пусть отдыхают.
Вдвоем они перенесли все четыре ковриги на стол и покрыли их.
– Собирайся, купчиха, пойдем. Молочком сегодня разживешься, – пообещала Баловниха.
– Молочком? – Алена ушам не поверила. Коров на болотном острове покамест не завели.
– Постным молочком.
– Да у нас тут всякий день – постный, – сердито сказала Алена, еще не понимая, что опять затеяли островные бабы, и протягивая руку к ферезее, что висела на колышке, воткнутом меж бревен. Под ферезеей лежала кучка сухого мха – конопатить стены. Если не сделать этого, то уж проще пойти и утопиться в болоте, холодов не дожидаясь, последнее тепло из жалкой избенки уйдет.
– Ну, ты, купчиха! Пришла беда – не купить ли ума?! – прикрикнула на нее Баловниха. Алена лишь сверкнула на нее глазами – бабка Голотуриха сказала, что Баловниха и своего Баловня горазда ухватом перепоясать.
Словом, повела эта хмурая баба Алену на свой двор, а в избе у нее уж сидели и бабка Голотуриха, и Ульяна со своим грудным на руках, и Анютка, невенчанная жена кого-то из ватаги, кого – Алена еще не успела уразуметь.
На полу был разостлан большой плат, а на нем горой – лесные орехи.
– Садись чистить, купчиха, – велела Баловниха. – Складывай ядрышки вон в горшочек. И ты, Ульяница, тоже.
Сама она села на лавку и взяла на колени мису с высокими стенками. Большой деревянной ложкой, с силой нажимая на стенки, Баловниха принялась растирать там что-то густое.
– Водицы подлей, – сказала бабка. – Маслице легче отойдет.
Вода была тут же – в ведре. Баловниха очистила ложку о край мисы, зачерпнула воды и добавила в свое мешево несколько капель, да с такой задумчивостью на лице, словно боярыня, решающая, почем продавать тысячу пудов зерна.