— Будь уверен, Жакмар, — возразил Гродерн, — что этот слух о герцоге совершенно лжив; он человек примерной добродетели и готов бы учинить всех своих подвластных счастливыми, когда б его жена в том ему не препятствовала. Она столь развращенна, что все течение жизни ее составляет непрерывную цепь распутств и преступлений. Но ты как можно старайся таить мое открытие в рассуждении мнимого Альвина и мои мысли о его госпоже.
— Уверяют, — говорил Жакмар, — что злодеяния герцога суть причиною беспорядков, причиняемых ужасными страшилищами, обитающими в одном отделении замка.
— Скажи лучше, — отвечал Гродерн, — что чрез это откроются некогда преступления его супруги; но оставим сию материю, в изъяснение которой входить опасно; я боюсь, чтоб из средины хижины своей не быть подслушанным и не привлечь ее мщения.
— Завтра, может быть, моя Дюнифледа в состоянии будет обнаружить это таинство.
— Эдвард переоделся не без причины, — говорил Гродерн, — почему нам должно во всех своих поступках и разговорах наблюдать величайшую предосторожность. Под правлением злого властелина ни к чему не послужит искренность и простодушие бедного поселянина, которого добродетели делают разительную противоположность с пороками знатных, и потому принимаются от них за поругание.
Когда злобная супруга герцога Альберта стремится к погублению кого-нибудь из нас, то бегство или хитрости, противопоставленные ее хитростям, есть едиными средствами, чтоб не учинишься жертвою ее мщения. Я уже с давнего времени предметом ненависти ее.
— Какая же тому причина, друг мой, и каким способом учинил ты это ужасное открытие?
— Неограниченное ее распутство побудило ее клясться в моей погибели, и добродетелями одной из ее же пола обязан я частию сим открытием; но мы теряем напрасно время в сих поверенностях. Завтра ты узнаешь мою историю. Старайся успокоить сном движения своего духа; после уведомлю тебя о своем намерении.
— Ах! Гродерн, я не могу заснуть; усталость моя прошла, но страх, удивление и любопытство меня терзают; сколь несносно мое положение!
Дети давно уже уснули на соломе, по полу настланной. Гродерн чувствовал также нужду в успокоении, что и послужило предлогом отказа в удовлетворении любопытства Жакмара, который наконец оставил его покоиться, не могши сам последовать примеру его, и, будучи погруженным в мрачные размышления, ожидал в молчании рассвета. Коль скоро рассвело, Гродерн встал и говорил Жакмару следующее:
— Друг мой, мы здесь подвергаем опасности свою свободу и жизнь; я знаю одно надежнейшее место для нашего сокрытия. Игуменья недалеко отстоящего отсюда монастыря издавна есть моим другом и благодетельницею. Я жил долго в доме ее отца и разделял с нею детские игры, и с тех пор время не изгладило из ее памяти нашего старого дружества. В сей-то монастырь, любезный Жакмар, должно нам идти сего утра искать убежища. Она нас примет в свое покровительство, доколе не получим подробнейших известий о всем происшедшем или не придумаем лучшего на будущее время плана, но прежде, нежели поведу я вас туда, обещайся никогда не спрашивать меня и не стараться изведывать, каким способом буду я получать сии известия, ибо чрез то лишимся мы последней надежды. Будь спокоен, и все исполнится по нашему желанию. Разбудим Дюнифледу и, немного позавтракавши, пойдем все в монастырь.