— Я мусоръ, я мусоръ!..
Придешь назадъ, товарки станутъ спрашивать: „что сегодня видѣла?“ — „Ничего не видѣла. Только воспитонки ходили“.
А воспитонки злыя, отчаянныя. И такъ ругаются, Боже мой, хуже мужика.
Терпѣла я, терпѣла. Потомъ говорю: не стану больше терпѣть. Стану огрызаться. Всѣ на свѣтѣ огрызаются.
Разъ входитъ старшій докторъ. А я сидѣла на табуретѣ, на машинѣ шила.
Кто на машинѣ шьетъ, садится на табуретъ. А кто сарафаны шьютъ, колпаки, — тѣ на полу сидятъ. Шитье постоянное. Пустой минуты не бываетъ.
Всѣ мамки встали передъ докторомъ, а я не встала.
Надулся докторъ — „Отчего у васъ мамки не въ порядкѣ?“
Я сижу.
— Отчего вы не встаете? Другія встали.
— Очень просто, — говорю — мы ночью и безъ того встаемъ. Цѣлый день на ногахъ. Если выпалъ мой чередъ посидѣть полчаса на табуретѣ, то я встать не хочу.
Прибѣжала надзирательница. — „Я заставлю васъ кланяться!“
— Нѣтъ не заставите. Вы входите къ намъ съ воздуху, вы первые должны кланяться.
— Какъ же ты не знаешь ни старшаго, ни младшаго?
— Я — говорю — твоей метрики не смотрѣла. Не знаю, старше ты, или моложе меня.
— Три недѣли откормила, — говорю, — Выпустите меня.
Говорятъ: нельзя выпустить. Дѣтей много, мамокъ не хватаетъ.
— Зачѣмъ тебѣ здѣсь не жить? Развѣ ѣда не хорошая?
— А вы бы сами сѣли, да поѣли. Можетъ вамъ бы понравилось и такъ бы вы жили.
— Ты что, бунтовать хочешь?
— А что же, доведется, взбунтую, мнѣ все равно… Если добромъ не выпустите, я окошкомъ выйду.
Докторъ говоритъ: — Не выйдешь, рѣшетка есть въ окнѣ.
— Живого человѣка рѣшетка не удержитъ. Со второго этажа спрыгну. Тамъ рѣшетки нѣтъ.
— Тогда выпустили меня и ребенка отдали.
Косточка проклятая съ номеромъ. Такъ бы ее оторвала, бросила, только ребенку шейку натерла. Номеръ, какъ у собаки. И насъ самихъ тамъ считаютъ за собакъ. Не знала я. Лучше утопиться, чѣмъ въ такую тюрьму попасть»…
Я бы желалъ задать почтенному учрежденію вопросъ: правда все это или неправда? Въ ожиданіи отвѣта скажу слѣдующее. Недавно это учрежденіе сочло себя вынужденнымъ заявить о своей непричастности къ новооткрытой фабрикѣ ангеловъ, маленькой, кустарной.
Но быть можетъ ему не мѣшало бы посмотрѣть и походить по собственнымъ палатамъ. Бѣдные младенцы, обреченные…
Дука осталась одна съ ребенкомъ среди огромнаго Петербурга. Кто ей поможетъ? Быть можетъ, найдутся такіе добрые люди.
8. Этнографическій балъ-маскарадъ
Плахты, запаски, вышитыя юбки, чадры, красныя верхушки на шапкахъ, пристегнутыя криво и на скорую руку; вмѣсто бархата кумачъ, вмѣсто золота мишура; смурыя свитки, чамарки, черкески, архалуки, иные наряды довольно фантастическіе. Впрочемъ, не надо быть строгимъ. Вѣдь это первый опытъ. Что изъ того, если первый этнографическій балъ вышелъ отчасти маскарадомъ?