На палубѣ съ лѣвой стороны стоитъ дьяконъ въ парусиновомъ подрясникѣ. У него злое лицо и узкая борода, мочальная съ просѣдью. Онъ ѣдетъ изъ Твери въ село Кимры.
— У насъ въ Кимрахъ народъ трезвый, богобоязненный, — разсказываетъ онъ, — правильно живутъ, ихъ нельзя притѣснять, — у нихъ ножики.
— Какіе ножики?
— Сапожные ножики, сапожникъ всегда съ ножомъ, — объясняетъ дьяконъ. — Есть люди такіе, наступательные… Противъ вѣры и противъ власти. Пагубныя души… Они въ Кимры не смѣютъ придти. Тамъ ихъ ножомъ.
— Что вы такое говорите?!
— Изъ-за одной пары сапогъ выходятъ на ножи, — объясняетъ дьяконъ. — Одинъ говоритъ: моя пара, и другой говоритъ: моя. Приходится духовенству выходитъ въ облаченіи, разнимать ихъ.
На правой сторонѣ палубы еще человѣкъ. Это сапожный мастеръ изъ села Кимры, живая иллюстрація къ словамъ дьякона.
Мастеръ человѣкъ зажиточный, ѣдетъ во второмъ классѣ. Онъ выпивши и видимо радъ бесѣдѣ. Съ первыхъ словъ онъ начинаетъ ругать скупщиковъ нехорошими словами.
— Они насъ денегъ лишили, — говоритъ онъ, — завели записки, векселя, серіи безъ купоновъ, даютъ въ расплату, а мы въ лавку несемъ на учетъ, за товаръ, да еще ненужный. Я ребятамъ говорю: «Сдѣлайте забастовку, тогда добьетесь чего-нибудь». Говорятъ: аргитаторъ. А я ничего не аргитаторъ. «Ты, — говорю, — скрозь ночь работаешь, мастеръ несчастный, да ни шиша не вырабатываешь, а фабричные стали работать отъ шести до шести…».
Онъ смотритъ мнѣ въ глаза и рѣзко говоритъ: — Я не знаю васъ, вы, можетъ, сыщикъ; но я только скажу, дойдетъ въ нашей державѣ до великаго шуму, какъ во Франціи былъ великій Наполеонъ. Конституція у насъ, — говоритъ онъ язвительно. — Люди врутъ и намъ надо врать… Я въ Бога вѣрую и угодниковъ чту, но этакую подлость я не согласенъ почитать…
Я ничего не отвѣчаю. Голосъ его неожиданно мѣняется.
— Вонъ въ Женевѣ, — начинаетъ онъ мечтательно, — люди живутъ: республика у нихъ, все ровное. Браки, напримѣръ, гражданскіе на пробную запись, на одинъ годъ. А если сдѣлается брюхо, то есть для ребятъ общественный домъ. Вотъ я вамъ покажу брушурку.
Онъ досталъ изъ бокового кармана цѣлую пачку какихъ-то грязныхъ бумагъ. Я смотрю на него съ подозрѣніемъ и готовъ повторить его недавнія слова: — я васъ не знаю, вы, можетъ быть, сыщикъ.
Мастеръ перебираетъ свои бумаги одну за другой.
— Вотъ счетъ отъ господина исправника за сапоги для стражниковъ, — говоритъ онъ, — гуманные люди. Вотъ Натъ Пинкертонъ. А это наша книжка — «Въ царствѣ обуви», это про Кимры. А вотъ брушурка… нелегальщинка, — сообщаетъ онъ таинственно.