Отец ослабил дисциплину в Доме. Он даже сводил Вейна в безмятежную страну подобострастных одалисок, расположенную в той области сновидений, что зовется Зоной Кобры. Наяву заполнение огромных урн на верхнем этаже Дома отмечалось более торжественно. Отец устроил в честь мумиё пир.
Молодым ученикам Отца поднесли набальзамированные части тела, обсахаренные или вымоченные в вине. Отец сказал им, что, уничтожая своих предков и употребляя их в пищу, они вершат таинства смерти и воскресения, сна и пробуждения. В смятении они внимали ему и жевали малопривлекательные кусочки.
– Какое это окажет воздействие? – спросил, набравшись храбрости, Вейн.
– Мумиё сохраняет видимость жизни в смерти, так же как сновидение сохраняет видимость бодрствования во сне. Следовательно, мумиё обостряет восприятие сновидения. Оно делает это, заставляя сон размножаться, в результате чего каждый сон носит в своем чреве новый сон. Это внутренний образ бесконечности. Сейчас вы едите вечность.
Он снисходительно улыбнулся. Все продолжали жевать. Как только были съедены последние кусочки, обстановка сделалась непринужденной, завязался оживленный разговор и люди принялись плясать и дурачиться. Ритуальный пир превратился в подлинный праздник. В конце вечера наевшиеся наркотических снадобий и пьяные ученики с веселым гиканьем носились по всем комнатам Дома Сна, выставляя в каждом окне свечу и вывешивая на каждом наружном подоконнике коврик. Потом, когда дело было сделано, Вейн и все остальные вышли полюбоваться плодами своих трудов. Были два окна, где не висел коврик и не горела свеча. Мгновенно протрезвев, они внимательно посмотрели на эти зарешеченные окна и вернулись в дом. О других обитателях Дома Вейн еще ничего не знал.
Глава 8
Климатические условия
Неужели я и вправду имею в виду климатические условия? Нет, боюсь, это не совсем так…
Разыскать Бэльяна Вейну и Кошачьему Отцу было бы непросто. Он затерялся где-то средь сотен тысяч каирских бедняков и калек, которые шуршали по всему городу, как опавшие листья. Эти полуживые люди едва ли обладали способностью мыслить. А вместе с ними перемещалось по Каиру все, в чьих голосах разум отсутствовал изначально, – ветры, животные, настроения, духи.
С юго-востока дул хамсин, пятидесятидневный ветер, приносивший пыль, из Нубии задувал симум, горячим языком вылизывавший улицы, но был и северный шамал, коего чернокожие и прочие политеисты почитали за животворящего бога. Подчиняясь неслышным приказам, носились по городу тучи мух, собирались, разбегались и вновь собирались своры диких собак. Вдобавок в Каир приводили стада, в основном коз и овец. Огромные стада коз, находивших пищу в отбросах, арабы пасли среди Татарских Развалин. Засушливым летом в городе валялось столько гниющих отбросов, что совладать с ними не в силах были ни козы, ни ночные мусорщики, и тогда с ядовитыми их испарениями вырывались на волю джинны, дабы, бризом повеяв в толпе, принести с хамсином и собачьими ветрами чуму. Каждое лето кого-то из горожан ветры сводили с ума, поэтому благоразумнее всего было выходить на запыленные улочки, повязав лицо платком.