Я неловко пожала плечами в ответ. Долгая история, да и языками мы оба не владеем, чтобы мне её сейчас рассказывать. Миша указал глазами на спящего подле меня Генриха, задавая немой вопрос.
— Нет, он уж точно не еврей. Немец. — Я улыбнулась и погладила прохладную руку мужа. Цвет медленно возвращался на его лицо, хоть и дыхание его всё ещё было неровным и тяжёлым. Я продолжала проверять его лоб каждые десять минут с тех пор, как солдаты принесли его и уложили на пол в углу, хоть в комнате, где Мише приказали нас сторожить, и стояли две вполне сносные кровати. Я всё поняла, мы были их пленниками и выжить нам дали исключительно благодаря высокому рангу Генриха, а потому нормальных условий нам, как ненавистным «нацистским преступникам», можно было не ждать. Я сняла свой китель и укрыла им мужа.
Вечером, когда уже окончательно стемнело и бои на улицах прекратились, русские вернулись в свои временные «бараки», в которые они превратили уцелевшие после бомбёжек жилые дома. Когда они заполнили всю комнату своим громким гомоном и расположились на всех доступных поверхностях, поглощая свой ужин, я совсем забилась в угол рядом с мужем и старалась и вовсе не шевелиться, чтобы не привлечь нежелательного внимания. Однако, у них, похоже, уже были свои планы на вечер, потому как сразу после того, как они закончили с едой, они быстро куда-то засобирались, шутя, пересмеиваясь, и находясь в явно приподнятом настроении. Они и Мишу что-то спросили, должно быть о том, не хотел ли он пойти с ними, но тот только улыбнулся и покачал головой в ответ.
После того, как последний закрыл за собой дверь, Миша быстро за неё выглянул, убеждаясь, что в соседней комнате никого не было, а затем быстро прошёл к столу и сделал мне бутерброд с колбасой, оставшейся от трапезы его соотечественников. Я быстро его заглотала с самой благодарной улыбкой, на какую только была способна.
— Спасибо.
— Pozhaluista, — ответил он, устраиваясь на полу неподалёку. Я наблюдала, как он извлёк шахматы из своего рюкзака и начал расставлять чёрно-белые фигуры на доске. После еды и этого бесконечного дня, меня начало наконец клонить в сон, и я прислонилась к стене, по-прежнему сжимая руку Генриха в своей. У него начинался небольшой жар, и я продолжала время от времени проверять его щёки и лоб, изо всех сил пытаясь не уснуть.
Миша заметил моё обеспокоенное состояние и оставил на минуту свою доску, на которой он в течение последнего часа проигрывал сам с собой сложные комбинации, подошёл к Генриху, потрогал его лоб и вышел куда-то из комнаты. Через минуту он вернулся с влажной тряпкой в руках и уложил её моему мужу на лоб, указывая на свои часы и пятиминутные разделения на них.