– Да.
– Ни хрена себе… Думал – да что там, надеялся! – просто однофамилец.
– Нет, тот самый.
– Так, – Сухов взял Вангу за плечи, чуть отстранил и поставил прямо перед собой. – Признайся как на духу, сколько в тебе ещё сюрпризов?
– Перестань, на нас люди смотрят, – засмеялась та. – Кстати, так и не оценил моё платье.
– Конечно, – на Ванге было простое длинное платье в пижамную полоску, которое, видимо, простым не было и очень ей шло. – Оно вызывает у меня эрекцию.
– Господи, Сухов, не настолько же светским…
– Спокойно, мы под прикрытием. Допустимо всё.
Им уже предложили напитки, и Сухов выбрал сингл молт, дабы оценить познания Гризли; Ванга пока решила ограничиться водой.
– Пьянеть стала быстро, – призналась она Сухову. – Старею.
– Тебе идёт.
– Вот уж спасибо.
– Я имею в виду – пьяненькая. Такая милая, прямо… И вся твоя сексуальность обнажается. Терпеть не могу пьяных женщин, а тебе идёт.
– Сухов! Неужели ты ко мне подкатываешь? Мы же друзья.
– Конечно, когда у нас Игори Рутберги… Дай хоть повосхищаться своей напарницей.
– Ну вот и открытие, – сказала Ванга. – Обещано было небольшое шоу.
Свет потух и снова включился, но уже более приглушённый. Оказалось, что экспозиция была задёрнута двумя занавесами: непроницаемый поднялся, полупрозрачный остался на месте, и по внутренней его стороне заскользили цветовые пятна. Звуковое сопровождение тоже сначала оказалось приглушённым, но громкость постепенно нарастала. Сухов быстро отпил глоток виски – эта музыка… не прямо, конечно, но…
– Музычка, – чуть надтреснуто произнёс Сухов.
Звук нарастал, вступительные такты какой-то арии, и вот густой женский голос пропел первые ноты. Цветовые пятна превратились в изломанные разноцветные линии, нервно скользящие по обороту занавеса.
– Фига себе, Генри Пёрселл, – прошептала Ванга.
– Что это, всезнайка? – тихо спросил Сухов.
– Английский композитор семнадцатого века. Remember me, «помни меня», ария… Но… по-моему, немного переделанная.
Сухов отпил ещё глоток.
– И немного похоже на музычку… ту, да? Телефониста, – сказал он спокойно.
Звук нарастал, линии становились всё более острыми и более нервными. И, словно сопротивляясь им, в центре занавеса проступил овал и стал расти – лицо той, кто пела. Лицо было прекрасным, всё украшено драгоценными каменьями, словно невероятным пирсингом; может, так оно и было, а может, камни всего лишь приклеили, но в сочетании с этим чарующим голосом, несомненно женским, казалось, что лицо принадлежит кому-то, лишённому…
– Это мужчина или женщина? – прошептал Сухов.
Ванга молчала. Сухов попытался осознать, что именно вызвало беспокойство. Даже не то, что невозможно было сразу определить, мужчина это или женщина, а… словно лицо принадлежало кому-то, лишённому самой идеи половой принадлежности.