Наталья Алгашова направилась к выходу, у порога задержалась.
— Я больше не нужна, Владимир Николаевич?
Аребин вопросительно взглянул на Прохорова, тот неопределенно пожал плечами. Наталья вышла. Прохоров понимающе улыбнулся и понизил голос.
— Человек ты в районе приметный… Поосторожней. — Он кивнул вслед ушедшей Наталье. — У нее глаза-то вон какие, так и тянут к себе, словно пропасти. Может, перевести ее в другое хозяйство?..
— Глаза работе не помеха, — сказал Аребин.
— Тебе виднее. Но имей в виду, если случится, всплывет такой щекотливый вопросец, — а они всплывают, товарищ Аребин, и нам частенько приходится возиться с ними, — знай, что я тебя по-дружески предупредил у самого, что называется, истока… — Прохоров толкнул плечом дверь и выскочил на улицу, по-мальчишески резво вспрыгнул в машину.
Аребин в волнении прошелся между столами, продолжая мысленно спорить и не соглашаться с Прохоровым. «Кирпичи делать мы будем!.. — повторял он про себя. — И за машины расплатимся. Если бы навели порядок в ценах на хлеб… Как бы мы воспрянули духом! А то столько валим хлеба, а денег все нет и нет… — Аребин улыбнулся. — Как вспыхнул Прохоров: слово „не хотим“ вызывает в нем немедленную, автоматическую реакцию… О Наталье вдруг заговорил…»
Он все тревожнее думал о Наталье. Когда Прохоров предложил перевести ее в другое хозяйство, в душе Аребина что-то дрогнуло. В тот момент его беспокоило только одно — не показать своего волнения, даже испуга; ладони его повлажнели.
23
Сумерки подгоняли Матвея Тужеркина, он «давил на всю железку», мчался, почти не тормозя на ухабах и рытвинах. Аребин, трясясь на сиденье с выпирающими пружинами, то и дело взлетал под самую крышу кабины, и от этих взлетов и ударов голова совсем вросла в плечи. При каждом особенно сильном встряхивании Мотя, не поворачивая лица, скупо ронял:
— Извиняюсь!..
Аребин, морщась от ушибов, все больше удивлялся неожиданной прыти водителя, обычно сдержанного, неходкого.
— Останови машину! — крикнул, наконец, Аребин. — Ну тебя к дьяволу! Исколотил всего. Куда ты рвешься?
— Темнота настигает, Владимир Николаевич, а у нас аккумулятор сел от старости. Извиняюсь! — обронил Мотя; жиденькие рыжие кружочки света не смогли пробить мглы, плотно залившей канаву, и машина норовисто подпрыгнула. — Шура Осокина велела прийти в читальню, дисциплина для меня — первейшая в жизни статья. Я не Ленька Кондаков какой-нибудь, который хочет — явится на собрание, хочет — мимо пройдет, лишь песню кинет в окошко. Комсомолец он, скажу вам, по названию только…