За селом, у мостика через овраг, Аребин остановился, услышав позади мелкие торопливые шаги — приближалась женщина в светлом платье. Аребина как будто кто-то легонько толкнул в грудь, он не узнал, а догадался: шла Наталья. Он чуть отступил и зажмурился, словно от внезапной боли или от предчувствия чего-то неизбежного — то ли беды, то ли большой радости.
— Думала, не догоню. — Наталья едва переводила дух, взволнованно, резкими рывками вздымалась ее грудь. — Я почти бежала…
Он смотрел на нее восторженно и вопросительно: не случилось ли чего-нибудь?
— Увидела в читальне свет, заглянула туда. Матвей Тужеркин сказал про вас. Я была уверена, что вы пошли по этой дороге. Сперва я решила сказать, что у меня к вам неотложное дело, чтобы вы, кой грех, не подумали, что я гоняюсь за вами…
— Наталья Ивановна, — с мягким упреком прервал ее Аребин.
— Смешно прятать голову под крыло, противно врать — вам, самой себе. Никакого дела, да еще и срочного, у меня нет, Просто тошно сидеть в такую ночь в душной избе. Потянуло к вам, сил нет… — С лихорадочной поспешностью выговорив все это, Наталья облегченно вздохнула; в опущенных руках, в слабом наклоне головы было что-то обреченное — отдавала себя на суд; упавшие пряди волос затенили ее лицо. Наступившее молчание показалось долгим и томительным. Обезоруженный ее признанием, Аребин не знал, что ответить, не смел заговорить.
— Как вы попали в это село? — спросил он, решив если не снять, то отдалить момент объяснения: надо было разобраться в своих ощущениях, в мыслях.
— Сама не знаю.
Они миновали мостик и свернули на затравевшую, еще не избитую колесами полевую дорогу, узкую и глухую. Колеи еще хранили дневное тепло. Луна подымалась и светлела, наливаясь чистым тончайшим звоном. Над рожью, застывшей в ночной тишине, серебристо-сизые, качались тени, то прилегая, то опять взлетая. Аребин страшился взглянуть на Наталью. Неровная дорога как бы нарочно сталкивала их, они то и дело касались друг друга плечами.
— Судьба не баловала меня своим вниманием и заботой, она как будто мстила мне за что-то: красивая, да еще и счастливая — это уж слишком!.. И швыряла меня, словно мячик, туда-сюда… — В приглушенном голосе Натальи сквозила давняя боль и жалоба. — Куда только меня не заносило!.. В войну мы с мамой были эвакуированы в Татарию. Я работала в колхозе и за себя и за маму: ей все время нездоровилось. Мне едва исполнилось четырнадцать лет, когда села на трактор, — мужчин в то время не хватало. Руки у меня были худенькие, слабые, и мотор заводили коллективно — четыре или пять девчонок возьмемся за ручку и крутим… Смешно ужасно. Трактор представлялся нам живым существом, и мы уговаривали его: «Ну, миленький, ну, не капризничай, заведись…» Пахала землю… В соседнем конзаводе старик наездник научил меня укрощать лошадей. Храбрая была, ловкая, цепкая, словно кошка… Однажды заезжий циркач увидел меня на лошади и взял к себе в цирк наездницей. Выучилась, выступала на манеже… Вышла за этого человека замуж. Он был старше меня на шестнадцать лет. Это был жестокий и беспощадный человек, как вспомню — стучит в висках от ужаса. Ревновал меня. Но как! Со слежкой, с допросами. Один раз потребовал у меня подписку: я не должна не только разговаривать с гимнастом — был такой молодой человек, — но и глядеть в его сторону. И когда я случайно остановилась возле этого молодого человека — он о чем-то спросил, — муж, рассвирепев, ударил меня хлыстом. Я позабыла себя. Выхватила у мужа хлыст и изо всей силы, со всей ненавистью, какая во мне накопилась за всю совместную с ним жизнь, начала хлестать. Мне хотелось убить его. Оттащили… Цирк пришлось бросить. Осталась одна на всем свете — отец погиб на войне, мать умерла… Узнала из газеты о новом наборе студентов в сельскохозяйственный техникум в Лыскове. Поехала туда, поступила, окончила…