Вошел Павел. Он, не гася, поставил фонарь у порога, скинул с плеч стеганку и, отряхивая ее, сердито проворчал:
— Опять дождик сыплет… — Покосился в чулан, где мать при слепом свете коптилки перетирала посуду. — Собрала?
— Не больно много добра накопил, — отозвалась мать. — Две рубахи, полотенце да каравай хлеба — не велика поклажа, сунуть в мешок недолго…
Стараясь не глядеть на Аребина, Павел как-то боком придвинулся к зеркальцу, висевшему в простенке, без нужды стал причесывать волосы.
— Уезжаете, значит?
Аребин еще не мог определить своего отношения к Павлу — было в этом парне что-то щетинистое и непримиримое. Но за внешней ожесточенностью (Аребин скорее чувствовал это, чем понимал) скрывались мучительная душевная боль и бессилие несправедливо обиженного человека.
— Ну, уезжаю! — Павел обернулся. — А что, нельзя?
Из чулана высунулась мать с эмалированным блюдом в руках, вставила, защищая сына:
— Он не хуже других. Не шибздик какой-нибудь… Десять годов учился.
Павел раздраженно махнул на нее локтем.
— Погоди, мать! — Он остановился перед Аребиным в грозной, зловещей позе, точно вызывал на поединок, и Аребину показалось, что Павел люто ненавидит его в эту минуту. — Знаете, сколько нас вернулось из армии? За три года — двадцать два человека. А кто остался в селе? Я да Мотя Тужеркин. Еще Ленька Кондаков, этот к МТС прибился. Остальные показались, понюхали, чем тут пахнет, самогонки попили неделю — и кто куда! Глеб Вашурин — кладовщиком в Иванове, Колька Брательников — в Казани завхозом при детяслях, Санек Липашкин — грузчиком на пристани в Работках. Иван Маркелов и Коляй Фанасов — в Горьком: один — на заводе «Красная Этна», другой — шофер. Все разлетелись! Почему же я должен копаться в земле, в навозе, работать на них? Почему?
— Ты работаешь прежде всего на себя, — сказал Аребин, чувствуя, как взволнованность Павла невольно передается и ему.
Павел резко отмахнулся:
— Слышали!
— Значит, хочешь, чтобы на тебя теперь работали другие, как ты выражаешься?
— Да. Пускай поработают! — Упираясь плечами в косяки, Павел ткнулся лбом в окошко; на черном стекле льдисто поблескивали дождевые капли.
Константин Данилыч попытался смягчить резкость Павла:
— А Владимир Николаевич вот приехал к нам, Павличек…
— Как приехал, так и уедет. — Павел, не отрываясь от окна, вглядывался в мокрую тьму. — Птицы вон тоже прилетают, а осень придет — прощай. — Неожиданно метнулся к Аребину: — За двадцать восемь лет в нашем колхозе сменилось двадцать восемь председателей! Проворуется какой или набедокурит чего… его бы запрятать подальше, чтобы он, зараза, не разъедал живое тело, а его к нам! Кадры сохраняют!.. Каждый из них, если он не дурак, — а они для себя не дураки были! — норовил урвать побольше: строили пятистенные избы, на «Победе» в Москву гоняли, как наш Коптильников! Что там председатель — министр!..