— Другие за границу едут помогать строить заводы, консультировать, писать, а мы — в деревню. Чего ради? Кто-то и что-то вовремя недосмотрел, не рассчитал, наделал ошибок, а мы должны жертвовать собой, терять лучшие годы. Их осталось не так уж много, чтобы швыряться ими направо-налево.
Аребин опешил.
— Кто тебе внушил такую чепуху?
— Не удивляйся, пожалуйста!.. У меня на работе только об этом и говорили. И посмеивались…
— Посмеивались? Кто? Твои друзья? Хороши друзья! Обыватели они, если так! Наплевать на них!
— Не кричи, разбудишь ребенка. Тебе на всех наплевать и на меня с сыном наплевать.
— Сын только окрепнет здесь. И запомни, что я тебе скажу: мне своя земля дороже всего!
Ольга посмотрела на него невидящим, отчужденным взглядом, не ответила. Аребин сел к столу и, опершись на него локтем, замолчал в тяжком раздумье.
— А заверяла: радость или горе — все пополам, — проговорил он. — По всем дорогам — легким ли, трудным ли — вместе, плечом к плечу. Одни слова!..
Ольга опустилась возле него на колени и опять схватила его руку.
— Мне стыдно, Володя, что я у тебя такая безвольная… неприспособленная…
— Нет, ты не безвольная. Просто ты не любишь меня.
— Люблю, люблю!.. — быстро заговорила она и стала целовать его руку. — Буду любить еще больше. Клянусь! И ждать буду. Только не держи меня, не оставляй здесь!..
«Два года, — пронеслось у Аребина. — Стоит ли из-за этого ломать ей жизнь, мучить?..» Она показалась ему жалкой, он отнял у нее руку.
Из чулана, с печи донесся голос Алены; в тишине он показался сверчково-скрипучим, пронзительным:
— Отпусти ты ее бога ради! Свяжет она тебя по рукам и ногам, шагу не шагнешь. Слезами изойдет, себя проклянешь!
Аребин и Ольга, пораженные словами старухи, молча и безотрывно глядели на маленького спящего человечка, на сына: он кровью роднил их. Мальчик неловко повернулся, что-то неразборчиво пролепетал во сне и улыбнулся им ясно и радостно. Ручонка свисала с чемодана, Аребин, склонившись, бережно взял ее, теплую и мягкую, и с нежностью прижал к своим губам.
8
К утру дождь перестал. По-зимнему студеный ветер насквозь продувал село. Тонко посвистывая, он рассеял туманную изморось, вчерашняя обильная грязь сковалась в жесткие синеватые кочки, а лужи затянулись матовым, гулко хрустящим ледком. Побелевшие тучи шли поверху, под ними вились, не достигая земли, редкие сухие снежинки.
В Козьем овраге Павел Назаров с разбегу перепрыгнул ручей, еще прикрытый снегом, встряхнул заплечным мешком военного образца и, пригибаясь, стал взбираться на гору. Отворачивая от ветра лицо, Павел прошел километра два и остановился, посмотрел на Соловцово чужими, тоскливыми глазами. Десять лет он работал, не щадя сил, и в поле, и на фермах, и на токах, и бригадиром, и плотником, спорил, ссорился, бушевал при виде непорядков, пьянства и злой людской корысти. Издергал себя вконец. А хозяйство не поднялось, упало еще ниже, и он, Павел, еще и виноват в этом, его судить собираются.