Мотя с сожалением развел руками.
— Ничем не могу помочь, гражданка. Увы! — И заржал.
— Ты, гляди, потише езжай, не завязни, лужи-то обкругляй! — наказала Алена.
Аребин, одеваясь, озабоченно взглянул на Мотю:
— Не застрянем, Матвей?
Тужеркин четко, по-солдатски крутанулся на каблуках.
— На скаты цепи надеты. Проберемся.
Алена с грустью постояла возле избы, глядя вслед машине, пока та не скрылась за поворотом.
Дорога уже подсыхала. Но машина ползла на третьей скорости, натужно гудела, а в лужицах жидкой грязи взвизгивала: колеса пробуксовывали.
В полях стояла томительная, как бы предгрозовая тишина, зелено пламенели озимые, над ними уже повисли жаворонки и несмело, словно осваиваясь, зазвенели, сплетая узоры песен. Скоро потонут эти песни в могучем реве моторов: двинется на поля сеятель, запахнет машинным чадом…
На Суре, в Кочках, в пункте Заготзерна Аребин получил первый удар — особенно тяжкий, потому что первый, неожиданный: пока тянули со снятием старого председателя и избранием нового, весь семенной фонд был роздан другим колхозам. Посылали за семенами на элеватор — за тридцать километров от села, на станцию. На пути лежало много непроезжих, трясинистых оврагов, машину засасывало — трактором не вытащишь.
Аребин растерялся. Сроки сева явно срывались. Прохоров мимо этого факта не пройдет: «Вас прислали затем, чтобы вы срывали нам график работ?»
Аребин с ненавистью подумал о Коптильникове: подхалим и очковтиратель! Осенью вывез из колхоза все семена, сдал в госзакуп, чтобы только стоять первым в районном списке почета. Теперь завози обратно. Лишняя, бестолковая работа, трата людской энергии, загрузка транспорта…
К кому обратиться за советом, за помощью? Директор совхоза работает в этих местах двадцать лет, он должен знать все ходы и выходы, подскажет…
— До совхоза доберемся, Матвей?
— Проедем, Владимир Николаевич, тут всего восемь километров. — Мотя одобрил выбор Аребина. — Директор там Тимофей Пугачев — сила!
Директора на месте не оказалось — обедал, и Аребин явился к нему на квартиру.
Навстречу вышел из-за стола массивный, грузный, уже немолодой человек с просторным животом, перетянутым узеньким кавказским ремешком с набором бляшек, с налитой короткой шеей и заплывшими, в щелочку, и от этого казавшимися хитрыми глазками.
— Тимофей Иваныч Пугачев, — отрывисто, но мягко, со смешком сказал он, опуская на плечо Аребина тяжелую руку. — Слыхал про вас… Как же, слыхал! Проходи, давай обедать.
Аребин сразу почуял, что с таким человеком надо говорить начистоту.
— Плохи мои дела, Тимофей Иваныч, — сознался он, вешая пальто. — Вчера избрали, а сегодня к тебе за помощью.