От письма веяло скрытой обидой, холодком. Жена виделась Аребину бесконечно одинокой, грустной и несчастной. Он тосковал без сына, без его упорных вопросов «почему», без его неизменной «мужской» дружбы… Но тоску и сожаления прочь! Они незаметно могут подточить дух, характер, который уже лег в горн, — в трудностях, в буднях началась его закалка…
Выпадают на долю человека испытания, которые разрывают судьбу, казалось, навек скрепленную любовью: забота о счастье людей как бы зачеркивает заботу о счастье личном… В борьбе выстаивает не бесстрашный — людей без чувства страха нет, — но сильный духом, побеждающий в себе страх. Аребин не раз видел на войне: человек от страха белый как полотно, даже онемели губы, но стоит, все подчинив одному — воле к победе. Ему, Аребину, и сейчас, как и в ту мокрую ночь, страшновато от предстоящего, но с каждым днем он ощущает в себе все больше сил и воли выстоять. Ольга слабая, духом слабая, ее можно только пожалеть! А жалость убивает гордость за нее, спутницу жизни!..
Алена усадила Аребина к столу, сама села напротив, подперла кулачками подбородок.
— Что пишет-то? Про любовь, наверное, раз духов не пожалела. — И покивала ему с сочувствием. — Сказать про любовь легко, писать еще легче. Любить трудно — вот беда… Ешь больше! Ешь!
К окошкам на большой скорости подошла грузовая машина. Взвизгнули тормоза. Мотя Тужеркин шумно ввалился в избу. Дряхлые половицы запрыгали под его шагами, скрипнув тонко и жалобно.
— Старт дан, Владимир Николаевич!
Алена рассердилась.
— Человеку поесть надо!..
— Я тоже ничего не ел — терплю. — Мотя был воодушевленно бодр и напорист.
— Эко сравнил! Ты вроде верблюда: неделю проживешь не емши.
По-птичьи вскинув голову, она с любопытством заглянула в лицо Тужеркину, острой щепотью засверлила его плечо.
— Правда ли, Матвей, что тебя начальником сделали? — И мелко, по-старушечьи скрипуче засмеялась.
— Что это тебе так весело? Не похож я на начальника?
Алена сокрушенно качнула головой:
— Вот счастье-то привалило дурачку! Ты теперь, Матвей, озорство выкинь из головы, старайся!
— Мое старанье вот где! — Мотя поднес к сухонькому ее личику огромный кулак. — Если что не по-моему сделают, дам разик — и каюк!
— Ты на кулак не надейся! — Алена сердито отвела от себя Мотин кулачище. — Ты на голову надейся: без нее и кулак — дурак: махнет на кого и не надо. — Она опять ткнула его щепотью в плечо. — Машину-то дашь, чай, если что?
Мотя, важничая, задрал свой утиный нос.
— Подавай рапорт в письменной форме, наложу резолюцию.
— Экий ты бюрократ!.. — проворчала Алена беззлобно. — Я же неграмотная!