История «Бродячей собаки». Золотая тусовка Серебряного века (Гуревич) - страница 16

Крылышкуя золотописьмом

Тончайших жил,

Кузнечик в кузов пуза уложил

Прибрежных много трав и вер.

«Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер.

О, лебедиво!

О, озари!

По воспоминаниям Романа Якобсона, «он прочел «Кузнечика», совсем тихо, и в то же время очень слышно».

Его многие любили. Маяковский, например, очень любил. Говорил, что Хлебников — настоящий поэт. Возил к нему среди ночи знакомых девушек — наверное, чтобы произвести впечатление своим знакомством с «настоящим поэтом». Во всяком случае Софью «Сонку» Шамардину однажды возил. Разбуженный Хлебников «покорно и долго» читал стихи.

Однажды в «Собаке» к нему подошла дама и спросила: «Виктор Владимирович, говорят про вас разное — одни, что вы гений, а другие, что безумец. Что же правда?». «Полагаю, ни то, ни другое», - ответил Хлебников и посерьезнев лицом старательно надписал протянутую ему брошюру его стихов: «Не знаю кому, не знаю для чего».

Незадолго до своей смертельной болезни в 1922 году Хлебников написал:

Я умер и засмеялся. Просто большое стало малым, малое большим. Просто во всех членах уравнения бытия знак «да» заменился на знак «нет». Таинственная нить уводила меня в мир бытия, и я узнавал вселенную внутри моего кровяного шарика. Я узнавал главное ядро своей мысли как величественное небо, в котором я нахожусь... И я понял, что всё остальное по-старому, но только я смотрю на мир против течения.

Он умер в 37 лет.

В отличие от многих других «собачников», у Хлебникова никогда ничего не было — ютился по углам, нередко по знакомым, носил с собой мешок, куда складывал записи. Когда просили почитать, вытаскивал из мешка первый попавшийся листок и читал. Вечное безденежье. Другое дело — Михаил Кузмин или Николай Евреинов, или отец-оформитель Судейкин, или Борис Садовской, который, по собственному признанию, в то время «был признанный писатель с безукоризненным именем»: «Все редакции передо мной открылись. Я зарабатывал много». Садовскому, как подавляющему большинству «собачников», пришлось на себе испытать переменчивость судьбы. Всего через четыре года, в 1917, его разбил паралич и после 1922 года он больше не издавался, хотя и дотянул каким-то чудом до 1952 и даже поучаствовал в монархическом заговоре против Советской власти в 1940-х.

Нищета подстерегала и томного сатира Михаила Кузмина, властителя дум, воплощение поэтической аморальности. Юный Георгий Иванов (которому в пору «Собаки» было около 20 лет), во всяком случае, был впечатлен и в подражание Кузмину даже представлялся «таким». Приходящим в гости барышням показывал флакон с одеколоном, делал загадочное лицо и говорил, что это Михаила Кузмина одеколон. А в «Собаке» при случае разыгрывал томность, и если вдруг кто-то ради знакомства и из уважения к поэтическому таланту предлагал угостить его бокальчиком, Иванов с высокомерием отвечал: «Да, мерси; но я пью только шампанское». Хотя в другое время не брезговал допивать остатки из бутылок после того, как посетители расходились. Георгий Иванов, «Жорж опасный», как звали его другие «собачники» за неистребимую любовь к сплетням, умер также в большой нужде в ниццеанском доме престарелых (в 1958), и над могилой его верная жена Ирина Одинцова установила крест из связанных веревкой прутиков.