— А за что ихъ не бить? — возражаетъ Богдановъ просто и мрачно. — Богъ дай бы они околѣли. Я дома строю, а они живутъ въ нихъ. А мнѣ и голову негдѣ приткнуть.
— А еще я скажу, — продолжаетъ Богдановъ, — надо людей встряхивать, какъ мокрую кожу, кровь полировать, а то они совсѣмъ заскорузли.
Это цѣлая встряхивательная теорія.
— Къ примѣру, — продолжаетъ Богдановъ, — бываютъ молодые мужики, которые соберутся по двое, по трое, станутъ между собою говорить: такъ надо жить, такъ надо жить, на новую линію. Тутъ старики ихъ матернымъ словамъ обругаютъ, скажутъ: — «Ты ничего не понимаешь. Какъ оно стоитъ прахъ вѣковъ, такъ и будетъ стоять». — Какъ же ихъ не встряхивать?… Напримѣръ: я работалъ на паровой мельницѣ Певзнера, стѣну клалъ. Подбросили намъ бумажку: «Пауки и мухи». Я посмотрѣлъ, думалъ, какъ травятъ пауковъ, потомъ вижу, совсѣмъ не то. Собралъ своихъ каменщиковъ. Они говорятъ: — «Вотъ хорошо! Умный человѣкъ сочинялъ. Какъ страдаетъ бѣдный народъ, все описано». — Я взялъ эту бумажку, запряталъ въ носокъ сапога. Назавтра вдругъ расчетъ. — «Народу намножилось; тебя не нужно больше». — Зло меня забрало. — «Ты долженъ былъ заявить за двѣ недѣли!» — Это хозяину говорю. Выпилъ назавтра полбутылки водки, пошелъ къ мельницѣ. — «Слѣзайте, ребята, пускай ее черти строютъ». Они послухали, слѣзли, одѣваются. — «Я тебѣ покажу, какъ расчетъ давать. Мы надъ тобой поступимъ по демократской линіи. Что наши руки склали, то онѣ могутъ растаскать».
— По этимъ твоимъ мыслямъ, — сентенціозно замѣчаетъ смуглый рабочій, — надо не однихъ жидовъ разбивать, а всѣхъ кряду.
— А какъ же! — подтверждаетъ Богдановъ. — Я говорилъ имъ: «Давайте трусить всякаго, кто подъ руку попадетъ». А они говорятъ: «Начальство не велитъ». А я сказалъ: «Ну васъ къ хорошей матери всѣхъ вмѣстѣ»…
— Потѣха, — начинаетъ опять Медвѣдикъ. — Я вездѣ былъ и все видѣлъ. — Онъ не возражалъ, когда Богдановъ перебилъ его рѣчь, — но теперь онъ хочетъ въ свою очередь возобновить прерванную нить своего разсказа. Въ его памяти запечатѣлась картина погрома, и онъ описываетъ различныя сцены по мѣрѣ того, какъ онѣ ему приходятъ въ голову.
— Когда пришли мы на Новиковскую улицу, — разсказываетъ онъ, — тамъ уже шла хорошая работа. Люди ревутъ, стекла звенятъ; и пухъ, какъ облако. Какіе пьяные бѣгаютъ съ наливками, а другіе кричатъ; дай мнѣ, дай мнѣ! Одинъ мужикъ вмѣсто вина хватилъ изъ бутылки съ чернилами, мотаетъ головой… Другой разбиваетъ слойки (банки) съ вареньемъ, а бабы собираютъ руками съ земли, да такъ и ѣдятъ. Морды у нихъ въ красномъ, замусленныя, какъ будто кровь. Наши мастеровые кричали: «Ничего не берите, а то будемъ отвѣчать за кражу».. Потомъ кого встрѣнутъ съ вещами, сейчасъ бацъ по мордѣ. — «За что?» — «Не смѣй, брать!»