Былъ на другой день въ мертвецкой, — продолжаетъ Плахинъ, — видѣлъ шесть евреевъ, а русскихъ — одного. У евреевъ головы палками поразбиваны, глаза изъ орбитъ выскочили. А русскій нищій. О немъ говорили, будто его взяли за конечности и разорвали. То я хотѣлъ посмотрѣть, но убѣдился, что этого не было.
Раненые тоже, молодой еврейчикъ, миловидный такой, весь пылаетъ, нога прострѣлена. Дядя его проситъ льду для него, а льду нѣту. Видѣлъ его потомъ безъ ноги на костылѣ».
Все, что разсказываетъ Плахинъ, красочно и правдоподобно. Очевидно, онъ много ходилъ по улицамъ во время предполагаемой «поѣздки за дѣтьми». Но отрицанія его ужъ слишкомъ громогласны.
— Я суда не боюсь! — повторяетъ онъ, — даже я свои услуги предложилъ одному мастеровому, что его видѣлъ въ пожарной командѣ. Тяжко его обвиняютъ, но я его вызволю.
Онъ говорилъ о Терещенкѣ, бывшемъ служителѣ пожарной команды, который обвиняется въ убійствѣ. Терещенко — завѣдомый громила. Кстати сказать, въ концѣ января его зарѣзали въ ночномъ притонѣ при дѣлежѣ какой-то новой добычи.
— А объ моемъ алибѣ засвидѣтельствовалъ тоже надежный человѣкъ, — сообщаетъ Плахинъ (слово alibi онъ произноситъ и склоняетъ по-русски), — что я совсѣмъ не былъ на погромѣ.
— Да вѣдь вы же были! — наивно возражаю я.
— Былъ, да не громилъ! — настаиваетъ Плахинъ.
Наша бесѣда, очевидно, совершила полный кругъ и грозить возвратиться къ своему началу.
— Знаете что, — предлагаетъ Плахинъ, — лучше я провожу васъ къ нему, онъ образованнѣй меня, всѣ газеты читаетъ…
Надежный человѣкъ засѣдаетъ въ одной изъ служебныхъ конторъ, тутъ же на вокзалѣ. Онъ такой же грузный, рыжій и грубый, какъ и самъ Плахинъ. Только лицо у него красное и глаза сѣрые на выкатѣ.
Мнѣнія свои онъ высказываетъ гораздо болѣе опредѣленно.
— Алибъ, какой алибъ? — говоритъ онъ отрывисто, — дали жидамъ взбучку, до новой Пасхи не забудутъ. Вотъ и алибъ!..
— И надо, ничего не подѣлаешь, — прибавляетъ онъ съ глубокимъ убѣжденіемъ.
— А за что?
— Да какже, — возражаетъ надежный человѣкъ, — они передъ погромомъ христіанскаго ребенка отравили!..
Это образованность въ стилѣ Паволакія Крушевана.
— Помилуйте, — продолжаетъ надежный человѣкъ, — они въ понедѣльникъ ночью насъ сжечь хотѣли. Моя жена ночевала въ вагонѣ, сбѣжались на вокзалъ женщины со Слободки съ дѣтьми, несутъ скарбъ. «Обходятъ насъ евреи съ лѣваго фланга; когда стемнѣетъ, придутъ насъ громить… Спасайте насъ!»… Даже стали посылать роту въ Любенскій лѣсъ на рекогносцировку, что тамъ засѣли демократы. А ротный командиръ построился, разсыпалъ цѣпи стрѣлковъ, пошелъ. Они, конечно, убѣжали. Но если бы не войско, они бы намъ устроили Мамаево побоище.