Горе одному (Дубов) - страница 23

Вслед за Дашей Лешка спустился на палубу, прошел на корму и оказался в маленькой каюте.

— Ты что, родственник или знакомый старшему? — зевнув, спросила Даша и начала стелить постель.

— Нет.

— Так чего он с тобой возится, спать не дает?.. Ложись. Если чего надо — по коридору направо. В каюте ничего не трогай, не безобразь.

— А капитан у вас сердитый? — спросил Лешка.

— Да уж как всякий капитан, — неопределенно ответила Даша и вышла.

Лешка сел на койку. В стене справа было круглое окно в медной оправе. За толстым стеклом ничего не было видно. Под окном стояли стол и стул, возле левой стены — узкий шкаф и умывальник. Хорошо бы никуда утром не уходить, а остаться здесь навсегда! Но раз старший решил, все его послушают, а Лешку не будут и спрашивать. Он вздохнул и лег на койку.

Сна не было ни в одном глазу. Слишком многое обрушилось на Лешку сразу. Не прошло и суток, как дядька побил его и он убежал, а у него было такое ощущение, будто случилось это давным-давно — столько произошло с тех пор событий и столько он пережил. Завтра его уведут в какой-то порткоммор и неизвестно, что с ним сделают. Опять что-то произойдет и переменится, опять он будет переживать, а Лешка не хотел никаких перемен и устал переживать.

Он встал и тихонько открыл дверь. Коридор сверкал эмалевой краской. По обе стороны были двери — должно быть, каютные. Коридор упирался в узкую железную дверь. Лешка нажал ручку — дверь подалась, в щель брызнуло дождем. На палубу сквозь желтоватую в свете фонаря мглу сеялся дождь.

То появляясь на свету, то прячась в темноте, вдоль борта ходил вахтенный матрос в дождевике. Лешка подошел к трапу, ведущему на каменную стенку пирса. Вахтенный оглянулся на Лешку и пошел к носу.


Алексея Ерофеевича Смирнова никак нельзя было назвать излишне чувствительным. Друзья считали его суховатым, сослуживцы — сухарем, а буфетчица Даша — просто бесчувственным. Он всегда был ровным и одинаковым, никогда не повышал голоса.

В детстве он не был таким, но детство было давно, а хотел помнить и помнил себя Алексей Ерофеевич именно таким. Это произошло благодаря отцу. Отец был штурманом дальнего плавания, появлялся дома редко и ненадолго. Маленький Алеша старался быть похожим на него во всем. Отец не раз говорил сыну:

«У всех людей достаточно и радостей и горестей. Не следует навязывать им свои. Смотреть на человека в расстегнутой одежде противно, моральная расстегнутость еще противнее. Уважай себя и других, застегивай пуговицы. О чувствах болтают бездельники — деловые люди обмениваются мыслями. Если, конечно, они есть», — добавлял он.