Да, я был молод. А у молодости — короб желаний. Но в моем коробе — было только одно: пусть никто не стреляет. Я хотел этого всем телом. По России же шли, сдвигаясь к последнему бою, две стены: красных и белых.
Я ушел от белых с ненавистью. Красные были далеки и непонятны. И в России 1918 года — мне не оказывалось места.
Ища покоя, я прибежал в Киев. Но рассчитал плохо. Здесь сидел — гетман[1]. Не важно, что был он — глупее борзого. Важно, что был он — гетман. И не успел я заживить растертые ноги, как мобилизован под угрозой расстрела. И вот — в дружине по охране города — я стою на посту против наступающих на Киев сечевиков Петлюры[2].
Между гетманом, скоро павшим, и Петлюрой, убитым на улице Парижа, была разница. В уме. Петлюра — умнее. В крови. У Петлюры кровь — крепче. Но какое же мне до этого дело? Заблудившись в пространстве меж красными и белыми, я захотел невыполнимого. 22 лет от роду, в России 18-го года — быть вне гражданской войны. И вот я — в весельи украинской оперетки.
Стоя ночами на часах, я слышал тогда, как стреляла «Россия 1918 года». Она стреляла и по делу и зря. Россия отстреливалась за 300 лет. И гул стрельбы ее окутывал мир дымом.
Вы никогда не услышите этого гула, читатель. Он стоял в ушах не одного Александра Блока. Я его слышал из Киева. И мне было жутко. Потому что этот гул был вне меня.
Я должен сказать о «насыщаемости выстрелами».
Когда 20-летним мальчиком я сел в окопы юго-западного фронта и услыхал впервые стук винтовок, пулеметные очереди и разрывы бризантных снарядов — это подействовало великолепно. Хотелось вылезть, на глазах у всех идти поверху, не обращая внимания на пули, весело насвистывая и любуясь прекрасными бело-розовыми облачками шрапнелей. Я никак не понимал, почему земляк Сенька Новогородцев, капитан всех наград, видавший всякие виды, — от каждого выстрела дрожит дрожмя, пьет водку и шепчет, что убежит с фронта.
Но — все на свете относительно. И — требует эмпирического изучения. От 1916 до 1918 прошло 2 года. Пусть в 1918 году я не дрожал, как Сенька, дрожмя. Зато я чувствовал с необычайной ясностью, что выстрелов сделано для меня достаточно. Человек может выстрелами быть «насыщен». И если кто-нибудь захочет в теории «насыщаемости выстрелами» убедиться, то предлагаю ему проверить это «опытно». Только к теории делаю следующее примечание: выстрелы слушаются не с третьего этажа, не из штаба и не по телефону, а в непосредственной близости, так — чтобы даже пыльцу от пуль вокруг себя видеть. Тогда моя теория оказывается безупречной.