А потом он парил над землёй, раскинув руки-крылья, упираясь ими в податливый пружинящий воздух. Вскопанная воронками, исчёрканная траншеями равнина плыла под ним, расстилалась во все стороны, бугрилась холмами у горизонта. Столько всего происходило в этой неброской бескрайности, такие силы пытались взять её под контроль… Ориентироваться на местности и выбирать, на какой ты стороне, было совсем просто — достаточно вспомнить, куда и чьи шли танки в сорок первом, а куда и чьи — в сорок третьем. Исторический компас — понадёжней, чем стрелка, указывающая на магнитный полюс планеты, абстрактную точку среди вечных льдов.
Посерело, посветлело, утихла метель, туманное утро сменилось пасмурным днём. На земле стихло. Развеялись лоскуты порохового дыма. Кто сражался, с кем сражался, с каким результатом — не понять с высоты. То, что ощущало себя Буром, медленно, пологими глиссадами снижалось от облаков к перепаханной земле, запачканному снегу, скопищу неподвижных тел, из-под которых неуклюже выбралась человеческая фигурка, встала на ноги и побрела через поле. Потом они с фигуркой стали одним, и голова взорвалась болью. Грудная клетка отвечала свистом на каждый вздох. Смешанные в подобие мази грязь, кровь и пот разъедали глаза. Коленки подгибались, а желудок норовил вывернуться наизнанку.
Едва удерживая равновесие, Бур упрямо шагал к Тяжному. В его автомате не осталось патронов, в подсумке — запасного рожка. Ему было нечем воевать. Он не знал, удалось ли отбить коровник, или противник продвинулся ещё дальше. Сообщи маме, попросил Вовчик. Сообщи маме. Бур вознамерился пробраться в Тяжное, а потом по темноте заложить дугу в обход Шатова. Может быть, получится выйти к своим.
Он схоронился на околице в покосившемся стожке. Отлёживался, приходя в себя, слушал, смотрел, прикидывал маршрут. Деревня казалась вымершей, но кое-где дрожал воздух над дымоходами, где-то далеко рубили дрова, вяло брехала псина. Собравшись с духом, Бур рванулся к ближайшему двору, к воротам, украшенным вставшими на дыбы коняшками, толкнул калитку.
К дому вела дорожка, выложенная потрескавшейся плиткой. Под навесом чёрными башнями громоздились лысые автомобильные покрышки, ржавели велосипедные рамы. Около пустой конуры ковырялись в земле грязные молчаливые курицы. У Бура заныло под ложечкой. Он заставил себя подняться на крыльцо и негромко постучаться в дверь.
Скрипнула щеколда, дверь открылась.
— Здравствуйте, — сказал Бур, едва не выдав по привычке «добрый вечер».
Перед ним стояла дебелая несимпатичная тётка. Может, и ненамного старше самого Бура, но потухшая, безучастная, внутренне записавшая себя в бабки.