Иван Дмитриевич ввёл координаты, где птицы должны его ждать. Окраина дачного посёлка рядом с целью. Когда был прошлый большой пожар, это место накрыло какой-то едкой химией, которая посушила деревья и сделала землю непригодной. Дома стояли брошенные, и даже одичавшие собаки, которых за последние годы расплодилось великое множество, там не жили. Никита, когда вёл разведку и наблюдение, пару раз сидел в одном из домиков двое-трое суток — и потом неделю не мог откашляться, развивалось что-то вроде астмы.
Когда птиц отправили в полёт, Никита вдруг сказал:
— А, может, я с вами поеду? Что-то вы неважно выглядите, товарищ доцент.
Иван Дмитриевич пристально посмотрел на него — главным образом на плащ и сапоги.
— Ты, я вижу, заранее подготовился? Почему?
— Голос у вас больной был. По телефону.
— Нет, Никита, ничего плохого не чувствую. Ну спина болит — так она всегда болит. Давай не будем менять план на ходу, не люблю я этого.
Никита хотел возразить, по глазам было видно, но передумал.
Зашёл в сарай, долго возился, вернулся со свёртком в руках.
— Давайте прятать. Они загораются только от очень сильного удара. Перевозить можно без опаски. Никаких батареек, никаких предохранителей…
— Это хорошо, — сказал Иван Дмитриевич, откручивая гайку, удерживающую спинку заднего сиденья. Там был тайник. Так себе тайник, конечно, будут искать — найдут…
Весь расчёт строился на том, что искать не станут.
Без батареек и предохранителей… наконец-то додумались, умные головы. Он вспомнил, как позапрошлый раз чуть не загубил всю операцию, про батарейки начисто забыв. От позора его спасла только внезапно испортившаяся погода, летний шквал с градобоем — вылет пришлось перенести на сутки, а потом он нащупал батарейки, три запаянные в полиэтилен «кроны», в глубине бокового кармана. Он никому не сказал об этом, но до сих пор, когда вспоминал, чувствовал, как поджимаются пальцы на ногах… Рвануло тогда знатно, больше суток шли непрерывные взрывы, а потом бухало ещё с неделю. Говорили про тысячу вагонов одних только снарядов для реактивных установок…
Никита уложил тяжёлый свёрток в нишу, Иван Дмитриевич поставил на место спинку и привинтил её, потом завалил сиденье рыбацким скарбом.
— Присядем, — сказал он.
Сам он сел на краешек сиденья «запорожца», Никита — на чурбачок у стены сарая. Неплохо было бы покурить, но последний год организм курево отвергал. Сидели просто так.
— Да, — сказал Никита, — а возьмите-ка водки. Как-то не совсем правильно — рыбак без водки.
— А есть?
Никита кивнул, встал и быстрым шагом направился к домику. Взять, что ли, его, подумал Иван Дмитриевич и тут же решил: не надо. Никита был слишком эмоционален, неуравновешен, с каждым успехом его внутреннее торжество росло, росла и вражда — и он мог просто не сдержать это в себе, чем погубил бы на проверке и их обоих, и по цепочке — ещё восьмерых. Дальше цепочка уходила за линию фронта и за границу…