Нужно ли говорить, что чай, заваренный самой настоящей заваркой, а не первой попавшейся под ноги травой, показался всем напитком Богов.
Все было съедено и допито, но никто не расходился. Лагерь стал их домом, таким обжитым, таким родным. И только вместе им было хорошо.
— Можно еще картошки испечь, — сказала Ритка. — Ведь картошка осталась.
— Молчать, жрица!
Смущенно подошли и вдали от костра расселись прощенные деревенские.
Большой закапывал в золу картошку.
Граф Зубов сидел молча, глядя на затухающий огонь, уронив между колен огромные свои руки. Ему услужливо поднесли гитару:
— «Кирпичики» спой!
Эту допотопную песню любили за эффектный конец, когда после паузы нужно было дружно крикнуть «Хрясь!» как можно громче. У Зубова это «Хрясь» получалось так, что лошади шарахались, и уши закладывало.
Света с Асей сидели, укрывшись необъятной болоньевой курткой, густо пропахшей дымом.
— Ну вот, — жалобно говорила Ася, — Только-только тепло становится, а я даже загореть не успела. Ну что за лето такое подлое! Вторая смена приедет — все тепло ей достанется.
— Не хнычь. У нас впереди еще август. Будем ходить на пляж.
— Ой, — встрепенулась Ася, — Ритка сейчас «Гостиницу» будет петь, а я еще не все слова записала.
Она побежала к палатке. У нее имелась тетрадь, куда она всю смену записывала пенсии. Ася мечтала научиться играть на гитаре, но с ее пухлыми слабыми пальчиками мало что получалось.
Костя неслышно подошел и сел рядом. И Света побоялась, что другие заметят, как у нее на лице неудержимо расцветает улыбка.
— А у тебя какое археологическое имя? — спросила она.
— Кистень.
И это было то имя, к которому он привык.
Света не думала, как она сама выглядит после этих недель. Лицо обветренное, щеки горят. Волосы здесь начали у нее виться.
Кистень закурил. Ася шуршала ручкой по бумаге.
— Коридорные шаги — злой угрозою,
Было небо голубым — стало розовым.
А я на краешке сижу — и не подвинулся,
Ах, гостиница моя, ты гостиница…
…Звезды — старые знакомые — тихо плыли по небу, отмечая время.
Автобус они заняли сразу весь. До остановки их довез в кузове своего грузовика дядя Коля. Но это было в общем-то запрещено, против правил. Теперь им предстояло пересесть и ехать до Ульяновска в автобусе, как белым людям.
Кстати, эти белые люди их и поразили. Автобус был занят, но водитель разрешил войти еще нескольким женщинам. Парни освободили им места. На этих женщин все смотрели. Они были невообразимо чистыми и аккуратными. Блузки, юбки, каблучки… Разве такое бывает? Сами они чувствовали себя тарзанами, первобытными людьми. От женщин пахло духами. Это не укладывалось в голове.