И холодно было, очень холодно. На ней давно уже была его куртка, и когда они останавливались, он тер ей руки, и почему-то — щеки и уши, но его пальцы тоже были ледяными. И он дышал ей в лицо, как на стекло, когда хотят, чтобы оно запотело — и ей казалось, что у нее на ресницах тут же повисает иней.
А потом был свет, и его голос, дрогнувший в спазме так, будто дальше он говорить не может:
— Вот он… Вышли…
* * *
Это было совсем другое место. Другая река, другие горы. Прошедший через то, через что прошли они — мог ли вернуться в прежнее? Река казалась много уже, берега, заросшие кустарником, были безлюдны. День клонился к вечеру, но у них обоих сил не было ни встать, ни идти.
То есть, Аурика так думала за себя. Она лежала на горячей земле и думала, что вот теперь она встать не сумеет. Там встала, а тут…
Только держаться за эту землю, чтобы она не сорвалась из-под тебя, и ты не полетела куда-то в синеву неба.
— Спишь? — услышала она его голос.
— Я не знаю…
— Ты понимаешь, что еще совсем немного там и… Разве так можно — играть с жизнью?
— Я иногда думаю, что лучше бы того света не было. Страшно не уйти, а оттуда видеть, что будет с мамой… Рухнуть бы сразу в черную яму, и не знать ничего. А может — это и совсем не страшно, — говорила Аурика. Опьянение ли смерти и дыма еще не прошло, что ее тянуло сказать сокровенное, — Мы же здесь просто — посланники… Нас кто-то прислал, и мы должны пройти свой путь до конца. Здесь слишком много не-встреч, разлук… Но это только путь… А все встречи будут там…
— А вот ты зачем пошел? — спросила она с улыбкой почти виноватой, потому что — впутала его в это дело, — Как бы твои собаки — без тебя?
«Потому что любить, значит мне только одно — служить», — мог бы сказать он. Но не сказал, конечно.
Солнце уже почти опустилось за реку. Но это был мир, живой мир, и ночь в нем не пугала.
* * *
Она проснулась на рассвете… Да, мир был, но и не было его.
Город с переливающимися башнями — сиреневый, и золотой и лазурный, и пурпурно-огненный — стоял впереди, несомненный в торжестве своей яви. Как рожденное чувство, как движение души…
И тихий звон с башен. Хрустальным переливом бубенцов, дальним колокольным гулом…
«Тогда встанет град Мирный…»
Она тронула плечо Михаила.
Тяжелые, окованные старым золотом ворота были отворены, и неведомые дороги лежали перед ними…