Н-да… Чего-то я аж посочувствовал этому Ямосу. Я бы тоже предпочел сам о себе заботиться, чем терпеть рядом какого-то мужика. Хотя, может, у меня просто недостаточно рабовладельческое мышление.
Пока я сочувствовал Ямосу, Ганлу продали. Тому самому дядьке, который дал «один серебряный». Кстати, вот интересно, кто там «серебряный»?
Местная валюта. Дилс — медная монета. Сотня дилсов — гатс, серебряная монета. Сотня гатсов — солс, золотая монета.
Буквы растаяли быстро, и я успел заметить, как Ганла расплакалась, пока толстяк отстегивал цепочку. Ошейник, видимо, шел в подарок.
— А откуда берутся рабы? — спросил я Талли.
— Мамки рожают, — отозвалась та, но, поймав мой укоризненный взгляд, поморщилась и объяснила: — Кто за долги в рабство попадает. Кто по дурости. Эта убогая наверняка семье помочь хотела, думала хоть золотой выручить. А отдалась за гатс. Плюс еще толстяк процент снимет.
Теперь я понял, почему она плакала, и мысленно обругал себя за тормознутость. Мы бы могли выкупить её и подороже… Но с другой стороны, мы-то её, по сути, убили бы потом, а у этого хозяина она, может, до старости доживёт.
— Без шансов, — заявила Талли, видимо, проследив ход моей мысли по лицу. — Если неделю переживет — считай, повезло. Этот садист ни одного торга не пропускает, откуда только деньги берутся.
Я посмотрел на омерзительного лысого хмыря, похожего на вампира из древних черно-белых ужастиков. Он поглаживал Ганлу по голове когтистой лапой и что-то ей нашептывал на ухо. Бедняжка старалась крепиться. А может, просто не поняла или не поверила до конца, в какой кошмар угодила по собственной воле.
Толстяк тем временем вывел на поводке здоровенного усатого парня, который так неуместно улыбался, будто он был тут хозяином положения.
— Дамы и господа — Танн! — провозгласил толстяк. — Танн может выполнять любую тяжелую работу, сносит любые неудобства, главное не давать ему пить. За десять гатсов вам не найти лучшего раба!
— Даю десять! — дрожащим голосом выкрикнула немолодая женщина и покраснела, видимо, представив, как нагрузит Танна тяжелой работой и неудобствами.
Толпа понимающе заржала, а Танн, улыбнувшись ещё шире, раскрыл объятия навстречу женщине. Толстяк долбанул его по груди кулаком, что-то сказал, и Танн опустил руки.
— Одиннадцать, — вступила в торги мама Ямоса, несмотря на протестующее шипение сына.
— Одиннадцать гатсов! — завопил толстяк. — Кто больше? Вы только полюбуйтесь на эти мускулы, дамы и господа!
Он одним движением сорвал с Танна его худую рубашонку и открыл взорам публики могучий торс, достойный чемпиона мира по бодибилдингу.