Несмотря на эту меланхолію, они были настроены радостно и возбужденно и надѣялись, что благосостояніе общины скоро встанетъ на прочную основу.
— Ничего! — утѣшали они сами себя, — только бы это лѣто намъ дотерпѣть. Сей годъ у насъ такіе посѣвы, что, если, дастъ Богъ, создастся урожай, на будущую весну перестанемъ уходить, станемъ лучше прибавлять свое поле.
Я спросилъ у молодыхъ людей, въ которомъ часу долженъ пріѣхать Веригинъ.
— А вотъ кончимъ завтракъ и пойдемъ вмѣстѣ! — сказали они. — Пожалуй, что они уже пріѣхали, квартира-то ихняя на другомъ концѣ города. Молокане тутъ есть Казабовы, изъ армянъ, Петюшка къ нимъ всегда заѣзжаютъ!
Они говорили о своемъ руководителѣ во множественномъ числѣ, но въ то же время называли его уменьшительнымъ ласкательнымъ именемъ. Впрочемъ они относились и другъ къ другу съ такими же ласкательными обращеніями. Черезъ полчаса они передѣлали соотвѣтственно и мое имя и стали называть меня Володя и братецъ. О Веригинѣ они отзывались съ такой любовью, что ласкательное имя его получало въ ихъ устахъ совсѣмъ особенный характеръ.
— Какой человѣкъ, — неустанно повторяли они. — Ласковый, учительный, словоохотливый, ко всякому съ привѣтомъ, для всякаго съ помощью. Такого другого нѣту во всѣхъ духоборахъ.
Мы взобрались на верхъ и пошли по той же широкой главной улицѣ, сокращая время непрерывнымъ разговоромъ.
Больше всѣхъ говорилъ Миша Казаковъ, стройный, бѣлокурый, съ вьющимися кудрями и румянцемъ во всю щеку, поминутно вспыхивавшимъ и пропадавшимъ безъ всякой причины. Ему не могло быть больше восемнадцати или девятнадцати лѣтъ, и онъ походилъ на дѣвушку, переодѣтую мальчикомъ. Тѣмъ не менѣе, Миша завѣдывалъ паровиками на большомъ кирпичномъ заводѣ и зарабатывалъ больше ста долларовъ въ мѣсяцъ.
— И въ Канадѣ-то не все ровное! — говорилъ Миша. — Есть одно хорошее, а другое — худое… Вотъ, къ примѣру, англики нарекаютъ на насъ, что мы хотимъ жить селами на обчинѣ. По-ихнему, каждый человѣкъ долженъ жить на своемъ участкѣ. А по-нашему, это — самое звѣрство. Потому что живетъ человѣкъ въ пустынномъ мѣстѣ одинъ въ родѣ звѣря… Еще другое. Семьистому человѣку поодиночкѣ жить не бѣда, а малосемейнымъ — худо. Захвораетъ если, никто, пожалуй, и не навѣдается.
— Вотъ я вамъ случай разскажу, — продолжалъ онъ. — Здѣсь фермы нарастаютъ въ родѣ какъ пчелиный сотъ, рядышкомъ одна подлѣ другой. Кто позже всѣхъ пришелъ, тотъ садится съ краю, а дальше, конечно, лѣсъ, либо степь. Въ прошломъ году выѣхалъ англикъ одинъ тоже на ферму, бѣдненькій такой, маломочный, жена у него молодая и одинъ ребеночекъ грудной. Денегъ у нихъ нѣту, надо на работу идти. Вотъ онъ побился недѣли три, уладилъ для нихъ хибарку, изъ хвороста плетеную, самъ ушелъ на дорогу копать землю. Близко работу не нашелъ, послали его за триста миль на сторону. Написалъ домой письмо, отвѣта нѣтъ. Думаетъ: видно къ моему участку еще почта не прошла. А заработокъ хорошій. А дома у него тѣмъ временемъ хозяйка захворала или попритчилось чего. Никому, конечно, и горя нѣтъ, что вотъ не показывается человѣкъ. Да и не знаетъ никто. Этакъ недѣли черезъ три индѣи мимо шли ассинобойскіе, одна индѣйка зашла хлѣба вымѣнять. Перье они утиное собираютъ да на печеный хлѣбъ мѣняютъ, индѣи эти. Смотрятъ, а хозяйка-то ужъ холодная лежитъ, да и ребенокъ холодный, съ голоду видно замеръ…