– Для него появилось место, – продолжил голос. – Подержим три дня. Если от вас не будет вестей, мы отдадим его следующему в очереди.
Шанхайский детсад «Виктория» примостился в переулке, рядом со спокойной, обсаженной деревьями улицей в нескольких кварталах от нашего дома. Никакого Ревущего рупора, никаких сварливых сторожей. Директор регулярно общался с родителями. Преподавание велось на мандарине и на английском, то есть учителей нанимали по обе стороны Тихого океана, и мысль о наставнике, образованном на Западе, носителе английского языка, в группе у моего сына согрела меня.
То был популярный садик, магнит и для иностранцев, и для китайской элиты, желавшей чего-то подобрее и помягче, нежели местный китайский вариант. Отдел маркетинга «Виктории» понимал это, и потому спеси в нем было пропорционально длине списка ожидания. «У нас инновационные методики обучения и стили преподавания, они помогают детям полностью раскрыть их потенциал», – выхвалялись тамошние буклеты.
Одна родительница из «Виктории», с которой я познакомилась, оказалась столь же уверенной.
– Занятия ориентированы наребенка, обучение основано на запросе, – рассказала она, с оттяжкой произнося слово «ребенок», словно это ириска, которую можно тянуть и сплющивать, не рискуя порвать. – Еслиребенкучто-то интересно – что угодно, – он заявляет эту тему на занятии, и вся группа может это обсудить. Ориентация наребенка, – повторила она. – Не то что в китайских садиках.
«Виктория» была предельно близка к образованию в западном стиле, и нам представилась лазейка из китайского образования. Но мы с Робом отчего-то медлили.
– В общем и целом китайский садик же оказался для Рэйни полезным? – размышляла я вслух.
– Думаю, да, – отозвался Роб, лицо у него на миг помрачнело.
Китайский вариант был хорош по крайней мере в одном.
– Когда я вырасту, вы состаритесь, – сказал Рэйни, забираясь к нам на кровать однажды утром. Мы лежали втроем и таращились в потолок, смаргивая с глаз сон.
– Верно, – сказала я, смеясь.
– Кто же о вас позаботится? – спросил Рэйни, поворачиваясь на бок, чтобы смотреть прямо на меня.
– Удивительно, что именно ты про это спросил, Рэйни! – весело ответила я.
– Может, я буду? – произнес мой сын нараспев. Он усвоил некоторое сыновнее смирение в китайском стиле, и мне нравилось воображать, что он не позволит мне и дня провести в доме престарелых.
На решение у нас было три дня. Три дня для шанхайского садика «Виктория» – предел терпимости к нерешительным родителям, и я наконец всерьез задумалась об образовательном будущем Рэйни – в отчаянной попытке определить, как у него сейчас идут дела.