– Что такое «цунмин»? – спросил он, глядя на меня распахнутыми карими глазищами.
– «Цунмин» означает «смышленый», Рэйни, – ответила я.
– О, это хорошо. Я хочу быть смышленым, – отозвался он, качая головой. Наморщил нос. – А что такое «кэ ай»?
– «Миленький», – сказала я, и глаза у него сделались еще шире.
– Ой! Миленьким я быть не хочу. Хочу быть смышленым, – объявил Рэйни.
Как-то раз вечером он появился из садика с блестящей красной звездочкой, налепленной на лоб.
– Кто это тебе звездочку прилепил? – спросила я у сына.
– Мой учитель! Я хорошо учился, – чирикнул Рэйни в ответ, подняв на меня взгляд, пока я всматривалась в его лицо.
– А за что дают красную звездочку? – поинтересовалась я из вечного любопытства к его садовским делам. – За то, что быстро бегаешь?
Рэйни рассмеялся – утробно, из самого живота, словно я только что произнесла самое нелепое в его жизни.
– Мам, за беготню по классу мненикогдазвездочку не дадут, – выговорил он, ухмыляясь, в глазах – искорки. – Ее дают, если сидеть смирно.
Сидеть смирно? Я мгновенно осознала ошибочность собственных допущений. В Америке ученика могут наградить за исключительные усилия или достижения, за то, что высунулся дальше прочих. В Китае звездочку дают за неприметность и выполнение приказов. В этом американская культура знаменитостей противопоставлена китайской культуре образцового гражданина, культура, где принято выделяться, – культуре, где принято подстраиваться: личная блистательность против добродетели коллективного поведения.
Китайский подход мне, разумеется, был знаком: я дочь китайских иммигрантов в Америку. Однако я в то же время – и продукт американской государственной школьной системы и культуры личного выбора, а потому как родитель желала, чтобы хорошее прививалось по правильным причинам – твердой, но легкой, как перышко, рукой. Я задумалась: правильные ли ценности прививают Рэйни его наставники?
– Зачемты сидишь? Они вас в садикезаставляютсидеть? Тыобязансидеть? – спросила я у Рэйни, голос у меня с каждым следующим вопросом взвивался все выше, а говорила я все быстрее.
Но мой обстрел вопросами оказался для трехлетнего ребенка перебором. Мой муж Роб сказал мне, что со стороны это выглядело, будто я спрашиваю: «Не нарушили ли твои права человека?»
Через несколько недель во время ужина – жареный тофу – Рэйни вдруг объявил:
– Давайте не будем разговаривать за едой.
– Ты где этого набрался? – спросила я, немедля бросаясь в атаку. – Тебе учителя так велели?
Тут уж и Роб опешил.
– Вам, значит, нельзя разговаривать за обедом, Рэйни?