Журналистское любопытство загорелось во мне, когда я взялась искать ответы – наблюдать пристальнее, задавать осмысленные вопросы и искать экспертов с бо́льшим, чем у меня, знанием. Работая в ежедневных изданиях Нью-Йорка, Миннесоты и Калифорнии, я всегда применяла этот подход, и, хотя китайское общество, похоже, не одобряет независимые исследования, мною двигала мощная сила: родительское беспокойство.
По иронии судьбы через четыре месяца после того, как в 2010 году мы с Робом и Рэйни прибыли в Китай, страна обнародовала впечатляющую новость в сфере образования: по результатам всемирных экзаменов PISA (Международная программа по оценке образовательных достижений учащихся)[1]шанхайские подростки лучше всех в мире показали себя в математике, чтении и естественных науках. На своих первых экзаменах ученики приютившего меня города обскакали сверстников из почти семидесяти стран (Соединенные Штаты и Великобритания финишировали где-то посередине списка). Результат поразил мировую образовательную общественность. «Шанхайский секрет!» – заголосила New York Times. Президент Обама назвал это «ситуацией „Спутника“», а президент Йельского университета в своей речи восхищался тем, что Китай строит свою национальную версию американской Лиги плюща – и создаст «всего-то лет за десять крупнейший в мире сектор высшего образования». Тем временем заголовки в прессе продолжили подтверждать неуклонно растущую мощь китайской экономики: эта страна не только выдавила весь остальной мир к обочине, но и взяла верх над Западом в образовании.
То, о чем я читала в газетах, не очень совпадало с моим житейским опытом. Начав разбираться в школьной жизни этих сверхуспешных китайских деток, я стала замечать тревожащие симптомы у нашего сына: привычку подчиняться, проникшую и в остальную его жизнь. Однажды мать одного его одноклассника спросила Рэйни, нравится ли ему петь. «Петь мне не нравится, но, если вы хотите, я спою», – ответил он. В другие дни Рэйни наизусть произносил тексты коммунистических песен, воспевавших «отечество». Я пыталась убедить себя, что наша домашняя среда не менее важна, чем садовская, а тем временем принялась смотреть за сыном с особым тщанием, словно у меня развилось шестое чувство, настроенное улавливать подобострастие, и седьмое, чуткое к признакам промывки мозгов. Вдруг вспомнилась беседа, которая состоялась у меня с одной подругой-экспатрианткой, забравшей дочку из китайской школы. «Я не для того ращу дочь, чтобы она стала роботом или подхалимом», – возмущалась она.
Я заметила, что у китайцев вокруг хватает и своих тревог – но иного рода. Давно утерянный, но теперь вновь обретенный кузен-шанхаец взялся лихорадочно договариваться о собеседованиях в младшую школу для своей дочери и записал ее на устрашающий факультатив под названием «Математическая олимпиада». Один знакомый старшеклассник приступил к марафонской подготовке для национального вступительного экзамена в колледж. Китаянка из глубинки, сидевшая с Рэйни целый год, внезапно сорвалась домой, в провинцию Хубэй. Сын, которого она там оставила, пытался сдать экзамены в старшие классы, и ему негде было жить. «Правительство сносит мой дом, чтобы зачистить площадку под новую жилую застройку», – объяснила она сквозь слезы, одна из сотен миллионов мигрантов-китайцев, облагодетельствованных работой, но в то же время проклятых разорением, какое нередко несут стремительные экономические перемены.