Меж тем благодаря моему собственному прошлому поведение китайцев и сами они мгновенно показались мне знакомыми: словно я смотрела в глаза учительницы Чэнь – какая бы суровость и властность в них ни мерцала – и тут же различала в них отцовы устремления (временами ошибочные, зато всегда благонамеренные). Вопреки любым моим метаниям я никогда не забывала о пользе дисциплины и упорства, прививаемых китайским способом.
Мы с Робом окольными путями сошлись в одном: с философской точки зрения мы видели ценность китайского взгляда на дисциплину и учебу и хотели, чтобы наш сын получил опыт культуры, которую мы научились уважать. Ныне мы с Робом ездим на велосипедах в потной путанице шанхайского автомобильного потока, едим огненную хунаньскую пищу и проводим отпуск в далеких закоулках Китая и Юго-Восточной Азии. Мы американцы, но наши целостные самости не привязаны ни к какому отдельному месту. «Ты гражданин мира», – говорила мне моя тетя Кари. Это понятие слишком затаскано, однако во многих смыслах тетя права.
Мы решили, что проведем в Китае годы, пока наш сын еще маленький, отчасти потому, что считали важным научить ребенка другой жизни. Мы хотели, чтобы наш сын был гибок, чтобы умел устроиться в мире неопределенном и быстро меняющемся, и желали уверенности, что ребенок найдет в нем свое место. Моя тетя Лян, психолог по профориентации с фокусом на этническую культуру, неприкрыто усомнилась в моих страхах и метаниях: «Чего ты так дергаешься из-за „местного садика“? Ты живешь в Китае. Почему это Рэйни должен ходить куда-то еще, а не в китайский сад?»
Учительница Чэнь была права. Мырешилиотдать Рэйни в местный детсад. Мы решили погрузить нашего сына в местную культуру – в надежде, что он впитает язык и немного знаменитой китайской дисциплины. Неувязка состояла в том, что мы хотели слепить некий образовательный опыт, будто выбирали предложенное в меню. Я хотела, чтобы Рэйни выучил мандарин, но мне не нравилось, что его принуждают спать в тихий час или есть яйца. Мы понимали, что он как иностранец с каштановыми волосами и странными замашками выделяется, но предполагали, что учителя и одногруппники пренебрегут прямыми чувственными данными и примут его как ровню. (Я однажды поймала учителя на том, что он называет Рэйнисяо лаовай, маленьким иностранцем, что, к моему удивлению, сына, похоже, не заботило.) Я обливала учительницу Чэнь высокомерием, а она, между прочим, много лет преподавала в Китае, у нее была магистерская степень по педагогике – а у меня никакой.
С чего мы решили, будто можем вломиться в китайское учебное заведение и всего за пару месяцев перегнуть его образовательную систему в свою пользу?