Il dottore спокойно переждал, когда я закончу осмотр, после чего добавил, что совершенно неважно, где его царапнули, поскольку он более чем уверен, что клинок убийцы был отравлен.
Ноги подломились подо мной, но il dottore, уже более нечленораздельно, начал меня убеждать, что, если только не был применен яд из Южной Америки, то сам он должен выжить, поскольку, по образцу Митридата Понтийского, вот уже много лет он привык принимать мелкие дозы различных ядов с целью сделать организм нечувствительным к отравлению.
- К тому же я позволил крови стечь из раны, а Гог завязал мне повязку на плече, чтобы она остановила заражение остальной части тела. Ergo: будем рассчитывать на то, что все будет хорошо, - закончил он. И это были последние членораздельные слова, которые я услышал от него той ночью и на следующий день.
Последующие 48 часов с ним творились ужасные вещи: мой наставник то трясся от холода, и не важно, сколько теплых перин мы на него набрасывали, то снова от него пыхало жаром, будто от кузнечного очага, мы же с Гогом пытались охлаждать его компрессами; по внезапно он начинал так истекать потом, что его гардероб можно было выжимать, словно одежду утопленника.
Осознавал ли он происходящее с ним? Сомневаюсь. Большую часть времени он спал или бредил в беспамятстве, высказывая слова на непонятных языках, смысла которых я ни за какие коврижки не мог понять.
А вдобавок, все это время дом заполняли толпы народу – городская стража, королевские гвардейцы, и лично месье Сюлли со свитой – решенные любой ценой выяснить, кто и по какой причине намеревался убить выдающегося ученого. Простолюдинов, которых порубили Гог с Магогом, идентифицировали как самых обычных бандитов из парижского дна, за блеск серебряной монеты готовых пойти на любую мерзость. Хуже было с владельцем стилета из толедской стали. Наверняка он был иностранцем, испанцем или итальянцем. Было выяснено, что тремя днями ранее он остановился на постоялом дворе "Под Золотым Петухом", а потом шастал по окрестным кабакам, нанимая людей для грязной работы. По-французски он разговаривал с иностранным акцентом, никому не представлялся, а обыски его скромного имущества, оставленного в комнате, не принесло ответа, кто он был такой, и кто его наслал.
Допросили и меня, спросив, нет ли у меня врагов – в голове мелькнуло гадкое лицо месье де Вандом, а еще семейка Петаччи (тирания в Розеттине к этому времени уже пала), но версия, будто бы покушение на Учителя было некоей формой мести за мои прегрешения, показалась мне настолько неправдоподобной, что я тут же ответил отрицательно.