Надежда Павловна видела, как отражается работа на ее любимой дочери, и горестно вздыхала украдкой. По утрам, прежде чем разбудить Люсю, она подолгу и с состраданием вглядывалась в ее лицо, потом тихонечко касалась плеча дочери и просила шопотом:
— Вставай, девочка… Пора на завод.
Люся с усилием заставляла себя подыматься, молча одевалась, молча завтракала и уходила.
Однажды Надежда Павловна заметила, как у Люси скатилась со щеки слеза, упала на горячий утюг, зашипела. Надежда Павловна приблизилась к дочери, полная неизъяснимой материнской жалости к ней, прошептала:
— Доченька… Милая ты моя… Голубка… Измучилась… — И у самой задрожали губы.
Люся не выдержала. Она поставила утюг на консервную банку, взглянула на свои руки: несмотря на перчатки, они были шершавые, в ссадинах, с неотмываемой копотью в извилинах ладоней и под ногтями, когда-то блестящими от лака; закрыла этими руками лицо и задрожала, задыхаясь от рыданий.
— Мамочка! Не могу я больше, — заговорила она прерывисто. — Не могу!.. Не девичье это дело — ворочать поковки. Не для женщин этот цех, эта работа…
Надежда Павловна поглаживала ее вздрагивающие плечики, утешала, придерживая свое пенсне:
— Ну, не надо. Успокойся… Потерпи еще немного. Вот я поговорю с отцом…
Однажды в воскресенье Люся была в театре и легла спать поздно. Утром девушка не в силах была раскрыть глаза. Она что-то пробурчала матери сонным и недовольным голосом и отвернулась к стене.
На помощь Надежде Павловне пришел Леонид Гордеевич.
— Вставай, Люська, а то проспишь! — громко сказал он, вытирая лицо полотенцем, усмехнулся и наклонился над ней — с бороды упало ей на шею несколько холодных капель. — Слышишь?
Люся внезапно вскинулась и прокричала отцу:
— Ну и просплю! Ну и пусть! Не нужна мне твоя кузница!.. — Она была полна решимости не идти больше на завод.
Леонид Гордеевич спокойно ответил:
— Почему — моя? Она также и твоя.
— Я не нуждаюсь в ней! Я ее ненавижу! И больше туда не пойду. — И уткнулась опять в подушку.
— Люся! — воскликнула Надежда Павловна, как бы предупреждая дочь.
— Что ж, оставайся дома, спи, — все так же спокойно сказал Леонид Гордеевич. — Ты будешь спать, а поковки за тебя пусть проверяет другая девушка, ей наверно спать не хочется… Только научи, что мне сказать людям, когда они спросят, почему моя дочь не вышла на работу. Сказать, что она не хочет и не любит работать, не любит вставать рано, умеет лишь веселиться?.. Так, что ли? Не забывай, что ты сама согласилась идти в кузницу… А кузница-то не танцевальный зал, а горячий цех.
Люся молчала. «Останусь дома, — мелькнула в голове мысль, — лягу спать… Нет, не усну, сна уже нет. Встану, уберусь, позавтракаю… А дальше что? Слоняться по комнате, по улице, как раньше? Прежнее, видно, ушло, не вернуть. Мать будет вздыхать, отец перестанет разговаривать…»