Сегодня, однако, Фрэнсис чувствовала необычное волнение. К трем она уже была одета, к половине четвертого — в третий раз уложила волосы, а за пятнадцать минут до назначенного часа ее буквально лихорадило от необъяснимого беспокойства.
— Успокойся, — увещевал ее Джон. — Не в первый же раз, ей-богу. — Он был в нижнем белье, и она обратила внимание на то, что руки у него белые и дряблые, да и животик торчит — не то, что в их первую ночь и даже в первые годы, когда они регулярно предавались любви по вторникам, четвергам и субботам.
Она не могла успокоиться.
— И все-таки мне это не нравится. Я не против шампанского, но не в нашем же доме его распивать, как ты думаешь? Взять и напиться в доме священника, да еще в пятницу, — недовольно бурчала Фрэнсис.
— Никто не собирается напиваться, — успокоил ее муж, надевая рубашку. Но она продолжала:
— Неужели ты не понимаешь, Джон? Ведь это прямо заговор какой-то против Господа.
— Бог — это моя забота.
— Ты, похоже, думаешь, что он все прощает.
— Иногда он и, правда, прощает.
Джон погладил ее руку, и в эту секунду к дому подъехал джип. Фрэнсис суетливо выбежала из спальни, чтобы открыть дверь.
На Гае был темный шерстяной костюм. Он выглядел смущенным и совсем не походил на человека, который уже был женат, или человека, который уже спал со своей невестой. Несмотря на попытки Джона разубедить ее, Фрэнсис осталась при своем мнении. Ей всегда нравился Гай Монфорд как мужчина, но его взгляды она не одобряла с самого начала. Этакий разуверившийся католик, что уже само по себе плохо, не считая преступления, которое он совершил. Конечно, если бы суду стали известны действительные мотивы убийства, едва ли бы его оправдали…
Нет, не нравилось ей все это, даже сочувствия не вызывало. Она спросила: «Кофе хотите?» Гай ответил: «Нет, спасибо». У Фрэнсис мелькнула мысль, что он, наверное, знает о шампанском, которое купил Джон, поэтому и не хочет надуваться кофе.
Из пристройки показался Джон и, подойдя к Гаю, поздоровался с ним за руку. Вскоре подъехала вторая машина, доставившая к дому священника Маргрет и Джадсона Блассингейма. На Маргрет было темно-синее шерстяное платье с белой орхидеей на воротнике, а на Джадсоне Блассингейме — старомодный костюм, когда-то черного цвета, сильно накрахмаленный воротничок и сапоги, которые при ходьбе немилосердно скрипели. Он ужасно волновался и дважды обошел всех присутствующих, пожимая каждому руку, все время пританцовывая на своих попискивающих сапогах и сверкая отполированной лысиной. Смеялся он тоненько и визгливо и даже подмигивал, казалось, с каким-то мышиным писком.