– Я буду выписывать чеки. Ты ведь видела, как я выписываю чеки.
Мама переводит взгляд на меня в поисках подсказки, но я пожимаю плечами и качаю головой, и ей ничего не остается, как спросить у меня:
– Ну ладно, а ты чем займешься?
– Поеду в город. У меня там отложена книга в центральной библиотеке.
У Пенни загораются глаза.
– А можно мне с тобой?
– Нет, – говорю я.
Мама смотрит на меня с характерным выражением лица, означающим: мы ведь знаем, чем дело кончится. Но суть в том, что я всерьез рассчитываю на уединение. Поездка дала бы мне (в одну сторону, в зависимости от пробок) от сорока пяти минут до полутора часов времени на размышления. Если добавить сюда Пенни, шансов никаких.
– А как же чеки? – напоминаю я. – Они сами себя не выпишут, ты же знаешь.
– Это цитата из «Завтрака у Тиффани», о котором ты не имеешь понятия.
– Хорошо, – сдаюсь я, – ты тоже можешь поехать.
Пенни спрыгивает со стула, машет руками, как мельница, у которой все лопасти вращаются в разные стороны, вся такая внезапная, затем подтягивает кулаки к подбородку и вопит:
– Йе-е-е-ес-с-с-с!
Вот честно, даже не представляю, как моя сестрица выживает в средней школе.
Пенни настаивает на том, чтобы взять и Марка Уолберга, и хотя я усиленно изображаю сомнения, на самом деле я согласен. Даже до перевоплощения в Флаффи 2.0 он был слишком маразматичен, чтобы понять, зачем его сажают в машину.
– А это что? – спрашиваю я, когда вижу, что Пенни загружает в багажник чемодан. Он ярко-розовый, с огромным черепом на боку.
– Неважно, – отвечает она, забираясь на пассажирское место. – Потом узнаешь.
– Пенни.
– Что?
– Напомнить тебе прошлый раз, когда ты пыталась поселиться на катке а-ля миссис Базиль Э. Франкфуртер?
– Франквайлер[25], дорогуша. Нет, не нужно напоминать.
Чемодан не для этого.
Не успеваем мы отъехать, как Пенни замечает:
– Странно, что мама не помнит хромоту Марка Уолберга.
Тут я понимаю: раз Пенни замечает перемены в поведении нашего пса, которых другие не видят, есть шанс, что она замечает и остальное. Даже логично: если она константа, то должна распознавать переменные.
– Слушай, Пенн, что ты знаешь про шрам у мамы на лице?
Пенни спокойно поворачивается от Марка Уолберга ко мне:
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… она тебе что-нибудь о нем рассказывала?
– Ага, как же!
– Что?
– Что-что, никто мне никогда ничего не рассказывает.
– Ладно, понял. Но ты хотя бы знаешь, когда у нее появился шрам?
– Не знаю. Недавно, может… месяц назад. Или два.
Хотя Пенни не помнит, как появился шрам, сам факт, что он для нее сравнительно новое явление, уже очень важен. Если сюда добавить ее замечания о чудесном преображении Марка Уолберга, то это должно что-то значить. Но что?