– Спасибо, милая. Век не забуду! – хрипло прошептал Родька с неповторимым выражением.
Это была его любимая, произносимая под занавес фраза.
Чуть-чуть подтянув к себе Аллину голову, он с усмешкой взглянул в её удивлённые тёмно-синие глаза, слюняво чмокнул в сочные губы и сноровисто полоснул заточкой по вытянутой напрягшейся шее.
Аллины глаза в ужасе расширились, она открыла рот и пробулькала что-то невнятное.
Родька спокойно положил заточку на колени, сорвал с разрезанной шеи агатовый кулон на золотой цепочке и только тогда разжал правую руку, левой резко оттолкнув бабу от себя. Она упала с глухим стуком.
Родька покосился вниз. Голова бабы с открытым ртом, мелко дёргаясь, лежала рядом с сумочкой, а на шее как будто образовался второй, огромный красный рот, из которого густо струилась кровь.
Родька спрятал обратно заточку, сунул в карман кулон, затем, ловко нагнувшись, дотянулся до сумочки, поднял, открыл её, вынул кошелёк. Денег там обнаружилось немного, рублей четыреста, но и это сгодилось. Ещё он взял удостоверение с фоткой. Просто так, на память. Там она выглядела моложе, и волосы длиннее.
Удостоверение хорошо пахло, тем же её охуительным ароматом. На обложке блестели золотые тиснёные буквы: «Московский Театр Луны». Полностью бабу звали – Гаврилина Алла Эмильевна. Ещё там было сказано: «Профессия: артистка». И чуть пониже – «Директор театра».
Директор в Театре Луны подписывался чересчур заковыристо, Родька даже неодобрительно покачал головой.
Пустой кошелёк он аккуратно засунул обратно и сумку вернул на место, лишнее ему было ни к чему.
После чего, не глядя больше на лежащую, развернулся и, быстро перебирая колёса руками, покатил в ту сторону, откуда она пришла.
Хахель Аллы верно сказал, артистом ему не быть.
Это право было отнято у него давным-давно, одиннадцать лет назад, когда он обморозил ноги из-за поддатой матери, забывшей его на улице.
Но и артистка Гаврилина, так гордо цокавшая мимо него, больше уже не выйдет на сцену.
Уже подъезжая к концу туннеля, он услышал далеко позади чей-то крик и понял, что из метро опять вышли люди.
Не оглядываясь, Родька вынул мобильник и набрал номер.
– Давай, Колян, подруливай, я всё закончил, – сказал он, услыхав в трубке родной голос.
Затем неспешно спрятал мобилу и только тогда позволил себе обернуться назад.
В другом конце тёмного перехода, в этом Театре Без Луны, в котором он из вечера в вечер играл свою коронную роль, толпились люди.
Его зрители, его почитатели, его жертвы.
Он основательно изучил их, хорошо знал цену их взглядам и улыбкам.