До этого я уже побывал в бою. Служил я в полковой разведке. Но картина увиденного здесь меня потрясла. Я родился на берегу маленькой украинской речушки Сулы и такой огромной, такой вздыбленной ветром и снарядами реки еще не видел. Эту реку предстояло переплыть под бешеным обстрелом.
Когда подошла наша очередь, мы по команде выскочили из траншеи и бросились в качающуюся на волнах лодку. Кто-то что-то кричал, кто-то отчаянно греб. Я ничего не видел и не слышал. Ухватившись за борт лодки, я сидел на дне лодки до тех пор, пока она не уткнулась в противоположный берег. Там, на берегу, укрылись в какой-то яме. Темнело. На «пятачке» бушевал огонь. Были слышны бесконечные пулеметные и автоматные трели. Ухали разрывы снарядов и мин. Взлетали ракеты и, повиснув в небе, освещали местность мертвенно-бледным светом, затем они стремительно падали с шипением на землю. То и дело раздавался противный вой снарядов, за ним следовали взрывы. Полыхали огневые вспышки. Свинцовочерное небо секли разноцветные пунктиры трассирующих пуль. Длинными очередями заливались пулеметы, потрескивали автоматы.
Вот по этой самой траншее я взобрался на берег и пошел дальше, только уже в обратном направлении. Я еще раз оглянулся на Неву. Она лежала пустынная и спокойная под своим ледяным одеялом. По ее стеклянной глади мела легкая Поземка.
Слева от меня на самом берегу оставался разбитый, выгоревший поселок Невская Дубровка. С этим названием войдет в историю войны и плацдарм, или «пятачок», на невском берегу, откуда я сейчас возвращался. Впереди чернел лес, и я направился туда. Там наткнулся на какой-то медпункт, где мне сменили повязку и рассказали, как найти станцию, откуда производится эвакуация раненых в Ленинград. Я чувствовал себя сравнительно неплохо и решил добираться туда пешком, не ожидая утра и попутной машины.
Оказалось, что это не так уж близко. Я добирался до станции часа три. Что меня поразило, так это то, что за все это время от передовой никто меня не остановил и не спросил, кто я и откуда. Да по дороге я и не встретил никого. А передовая была всего в нескольких километрах. Станцию, вернее, место в лесу, где останавливались санитарные поезда, я все же нашел и вскоре уже был в Ленинграде в госпитале в огромном здании, недалеко от Исаакиевского собора. Наступило утро 22 ноября. Когда я разделся в душевой, которая помещалась в подвале госпиталя, то те, кто там мылся, и санитарки в ужасе ахнули. Я был черный, как негр, от копоти и грязи. Волосы мои были забиты землей. Нижняя рубашка вся во вшах;