Две-три минуты стоял, не сводя глаз с фотографии, оставленной Надей. Потом не спеша порвал фотографию.
А затем порвал и большое письмо, которое так долго писал своему приятелю, Ордынскому.
Потом вызвал по телефону такси.
Взял с собой чемодан, очень тяжелый. Вышел на улицу. Дверь автоматически защелкнулась за ним, ключи он оставил в доме. На такси доехал до вокзала.
Поезд, отправляющийся на побережье, стоял на боковых путях. Войдя в пустой вагон, Репнин вынул из чемодана тяжелый рюкзак, какие носят туристы. Положил чемодан вверх, на сетку, а сам пересел на другое место, в конец вагона, подальше от чемодана, будто не имеет к нему никакого отношения. Чемоданов таких в Лондоне тысячи, и на этом, репнинском, не было никаких особых примет. Он лежал в сетке, словно забытый кем-то из пассажиров. Репнин спокойно ехал в сторону небольшой гавани, откуда англичане перебираются во Францию. В его вагоне оказалась лишь одна женщина, сидевшая к нему спиной. В тот год в оставшихся еще с войны поездах освещение было слабым. Репнин якобы погрузился в чтение газет, которые едва освещала подслеповатая лампочка. Он выглядел одним из запоздавших пассажиров с тяжелым, спортивным рюкзаком, какие носят экскурсанты или отдыхающие.
Он ехал, чтобы покончить с собой, и был совершенно спокоен, словно отправился прогуляться вечерком в Фоукстоне — городке, который уже хорошо знал. Единственно, в чем близкая смерть повлияла на ход его мыслей, было то, что перед его внутренним взором лихорадочно проносились картины Санкт-Петербурга из книги, которую оставил ему, уезжая, граф Андрей.
То, что он уходит из этого мира вдалеке от своей родины, от России, никому не известный, причиняло Репнину даже некое странное удовлетворение. Альбом с петербургскими фотографиями явился последней радостью в его лондонской жизни. Он вдруг снова услышал тихий смех и шепот покойного Барлова: «Пускай идут к чертям все, взывающие о прогрессе человечества и лучшей России! Мы возвращаемся туда только после нашей смерти. Шагом марш, князь! Да, да, мы все туда возвращаемся. Вы не забыли, князь, иезуита Берзина, помните, как он целовал ручки, как кланялся, как страдал, что провалился Керенский? Его спаситель России».
Во время революции Берзин мечтал об одном: вырваться в Италию, чтобы его пустили уехать в Италию, словно рядом не происходило ничего нового, страшного, ничего печального. Он просто хотел уехать. А куда? Из России, засыпанной снегом, в солнечную Италию! Будто революция — это импульс к путешествиям. Сделал открытие, что Исаакиевский собор со своими восемью колоннами и с огромным куполом наверху — приглашение в Италию. В своем стиле.