Карой Моноки понял, что такое политика, лишь когда стали создавать сельскохозяйственный кооператив. И не он один, и другие крестьяне тоже, — окружающая жизнь стала для них политикой. Винце Балла натравил свою собаку на членов кооператива, это было политикой. Иштван К. Сюч не разрешал проезжать через его поле, и это было политикой. Племенных свиней три дня продержали на станции в вагоне, пока три из них не подохли, и это было, конечно, политикой, — то новое, во что окунулась Жужа, было полно политики. Даже любовь к ней Яноша Гала оказалась неотделима от политики; когда им хотелось поговорить о чем-нибудь хорошем, приятном, они говорили о том, что будет через год или два: Янош мечтал получить образование, Жужа — научиться водить трактор, построить кооперативную ферму, к свадьбе обзавестись новым домом, получить кредит, — все, все, во что они втянулись в течение нескольких месяцев, было политикой, хотя недавно они совершенно иными глазами смотрели на жизнь.
Весной Жужа вышла замуж за Яноша Гала. Она и сама не знала, любит ли его, — если это и была любовь, то совсем иная, чем то чувство, которое привязывало ее к Шандору Ульвецкому. Ульвецкий был покоривший ее мужчина, а Янош — товарищ по работе, лучший друг; на первых порах они говорили между собой об интенсивном откармливании или молочной ферме, а иногда критиковали друг друга на собраниях. Нет, у двух этих мужчин не было ничего общего; с Шандором за все время она едва ли перекинулась несколькими пошлыми фразами, а все мысли Яноша знала, как свои собственные, и хотя сильно по нему не скучала, ей очень недоставало его в разлуке. Поздней, вспоминая прошлое, она поняла, что в начале их совместной жизни, вероятно, не любила мужа, а лишь терпела, но после рождения ребенка переменилась, стала ему настоящей подругой, тосковала, когда он надолго уезжал.
Через несколько месяцев после родов она снова повстречалась с Шандором Ульвецким.
Ульвецкий купался в успехе около полутора лет, пока партия мелких землевладельцев не распалась окончательно.
Люди, конечно, остались прежними, но притихли, замкнулись; если в сорок шестом году способность Ульвецкого пить вино литрами приводила их в изумление, то теперь они лишь вздыхали при виде этого: «Пей, пока деньги есть, да только долго ли еще будут водиться у тебя деньжата…» При случае они собирались впятером, вдесятером у кого-нибудь на хуторе, но что это было? Не более чем попойка. Не было уже ни власти, ни мероприятий, ни споров, бессмысленно стало ораторствовать, сражать аргументами противника, не было прав выделять ассигнования или улаживать вопрос о них в министерстве, — оставалось лишь уповать на то, чтобы не стало еще хуже, да поносить коммунистов.