— Откуда что и берется? Мы повысыхали на этом, а тебе все в тело.
Матэ ворчал, что Болдижар, верно, сам черт, хотя настоящим чертом с рогами да с копытами он все же не выглядел. Даже на белобрысого тощего Мефистофеля, который рога внутрь носит, похож не был, — но ежели все-таки черт Болдижар, то черт зажравшийся, нажившийся, — подумал я вечером шестого дня, когда Болдижар сказал, что надо что-то делать.
Надо бы, это верно.
А он уж и знал что. И говорил, говорил, надо, мол, изгнать порчу из этих мест, душой сте́ны подпереть, дурная душа их рушит, добрая поддержать должна. — Наша добрая душа много дней уж там, в нас она только на ночь возвращается. А мы б ее и на ночь стенам отдали, чтоб только не валились они. Чтоб камень на камне остался.
А мы знай помалкивали и со вниманием смотрели на Болдижара, а он на нас: поди узнай, что у кого на уме. Он сала откусил: — тут грех женский, сказал, дурной женщины грех… Искупить, стало быть, доброй женщине надо. Однако, — подумал я, а со мною и другие; Матэ даже браниться перестал, — с каких это пор женщины крепости строят? — Нет, не так, — сказал Болдижар.
И растолковал нам, что стене, мол, добрая душа нужна, замуровать в нее женщину надо. Она и будет кладку держать изнутри. И смотрели мы на него, как на помешанного, откуда женщину-то взять, и какая дура позволит замуровать себя в стену. Но Болдижар все говорил, и лица вокруг все мрачнели. — И-ии, — сказал Ижак, — Чтоб тебя… — почесал затылок Мартон. И понял я, что беды не миновать. Понял и сказал: чушь ты несешь, Болдижар, чтоб мы своих жен в стену замуровывали?
— Нет, — сказал Болдижар, — только одну. Самую первую. — Подумали уж о том и другие, по глазам было видно да по пальцам, что камни скребли. Пряча взгляды, думали все о том, что нас двенадцать, и о том, что… Конечно же, о тех шести днях прошедших. И я тоже. Не было б за нами тех шести дней, не было б так тяжко ответ держать. И еще сказал Болдижар, что пройдет неделя, да не одна, а может, и все три — будет все хуже.
А каким будет то худо, что хуже нынешнего?
— К тому ж, — сказал Болдижар, — коль взялись за постройку, и об том помнить надо.
И о том думали мы, но больше о другом. Потому как завтра или послезавтра привидение это мы увидим и услышим. Как оно стену рушит. А кто видит такое…
— Ну, — сказал Матэ. Больше ничего не сказал, но значило это, по всему видать, что он согласен. Ижак размышлял еще, и Болдижар не сказал больше ни слова, а только смотрел на нас, зыркал туда-сюда, и глаза у него были как у поросенка, — страшно нам стало от этих колючих его, поросячьих глаз. — Что до этого… — выдавил из себя Ижак и тем уж обязался. Видел я, что не заставят себя ждать и остальные. Гергей думал долго, и вот на меня одного все уставились. И Болдижар, и Михок, Каруй, Иллеш, — все одиннадцать.