Лидеры народных восстаний и тираны, некогда в корне менявшие мировой режим. Дискриминация, ущемление прав общественных меньшиств и даже воровство. Да-а, весьма редко наворованное используют лишь для насущного. Обычно эта планка перерастает всякий разумный предел, и атаманы группировок подыхают, задохнувшись в наркоте, лежа в ванне с шампанским, в россыпях банкнот вместо обычных лепестков розы…
– Вы чувствуете связь между каждой из этих ситуаций? Вы ведь понимаете, что за всем этим стоит, не так ли? – снова подойдя, он испытующе впился в меня взглядом. – Источник всех социальных бед – самоутверждение. Этот рудимент, – его лицо скривилось, – этот вылезший наружу аппендикс, что плетется за нами хвостом из тьмы веков. Это гнилой зуб во рту нашей цивилизации. Это прочно встало на пути всех человеческих намерений, призванных нас развивать.
Я молчал.
– Даже толком не зная ничего о произошедшем с этим парнем, я убежден, что вы – жертва вспыхнувшей жажды самоутверждения, и только потому вы теперь сидите здесь, – процедил сквозь зубы он. – Как и тот парень, что отныне отдыхает в морге, точно так же обязан своим отпуском этому психологическому дефекту нашего вида.
– Однако, – он отвернулся, заложив руки в замок, – по закону нам к тебе не с чем прикопаться. Но всё же я нахожу все это крайне любопытным, и на подобную свя…
– Это совпадение, – надтреснутым голосом воскликнул я, – мне жаль этого парня. Но я здесь не при чем.
Глаза следователя округлились от гнева. Он подлетел ко мне вплотную и, брызжа слюной, прорычал:
– Я уверен, что это, неведомым мне образом, сделал ты! И мне ненавистна мысль, что до тех пор, пока нет никаких доказательств, ты будешь считаться невиновным. Да, я вынужден тебя отпустить. Но не сомневайся, глаз с тебя спускать я не намерен. А пока, – он дернул головой в сторону двери, – свободен.
– Я сплю? – слабым голосом спросил друг, сидя посреди разбросанных мною вещей в его же комнате, к которым я, впрочем, даже и не притрагивался.
Он сидел в боязливой позе, робко зажав кулаки промеж колен, смотрел остановившимися глазами перед собой, оглушенный моим откровением настолько, что поначалу даже отказывался его воспринимать.
Он упрямо мотал головой, отказываясь смотреть на раз за разом как будто по своей воле падающие вещи, он игнорировал книги, что самостоятельно выдавливались из плотно сжимающих тисков стоящих по соседству фолиантов. В конце концов, он отвернулся от ртутного термометра, который буквально у его носа воспарил прямо с моей ладони, а заполняющая его ртуть, без видимых на то причин, спряталась за отметкой в тридцать четыре градуса.