Это было секундным замешательством, первой мыслью, мелькнувшей в его уме. А следом в его глазах отразилось уже чуть более глубокое понимание происходящего. Он дернулся было обратно, но не успел. Пальцы едва успели царапнуть мокрую от частых прикосновений дверную ручку, как неведомая сила отшвырнула его вглубь помещения. Толстяк грузно обрушился туловищем на писсуар, и из его груди вырвался мученический вопль, впрочем, так и не коснувшийся стен туалета. Едва успевшая зародиться волна в бассейне звуков тут же неслышно растворилась.
Набрав в легкие воздух, он изготовился было крикнуть уже нечто более осмысленное, как в его горле что-то произошло. Голосовые связки поджались, как чувственные лепестки комнатной мимозы съеживаются от ледяного ветра.
Поперхнувшись, он тщетно предпринял попытку откашляться. Никак. Уставившись на меня круглыми от ужаса глазами, он впился пухлыми руками в ворот своей сорочки и начал изо всех сил сипеть, все больше вгоняя себя в панику.
– Хватит! – раздраженно вырвалось у меня. – Это обратимо. Мне просто нужна информация. А потом я мирно уйду.
Толстяк замер.
– Я верну тебе голос. И надеюсь, в этот раз ты им воспользуешься мудро.
Скованно осмотревшись по сторонам, будто прислушиваясь к чему-то, он тряхнул головой.
– Мы договорились?
Не сводя с меня боязливого взгляда, он заторможенно кивнул. Удерживаемые голосовые связки опали. Заплывший кадык скользнул вверх, руки незаметно нащупали под собой кафель. Толстяка выдала мелькнувшая в его мозгах готовность к экстремальным действиям. Еще до того, как туша была готова, как ей казалось, внезапно ринуться в сторону двери, громко голося на весь коридор, я повел рукой, пресекая нейромедиаторную связь его спинного мозга с головным между вторым и третьим поясничными позвонками. Взвившаяся было с места туша тут же обмякла, ее ноги подкосились, и, выдыхая бесшумное сипение, она рухнула обратно на пол.
– Почему я должен прибегать к насилию? – звенящим голосом я процедил то ли ему, то ли самому себе. – Почему ты не можешь элементарно осознать, что выйти тебе отсюда не удастся, пока мы не поговорим?
Толстяк не слушал, а продолжал беззвучно хлопать ртом, как рыба, выброшенная на берег. Его руки скребли пол, пытаясь подтянуть себя и безжизненно волочившиеся следом ноги к выходу из туалета.
– Неужели так сложно понять и не сопротивляться? – я чувствовал, что во мне поднимается истерическая злость. – Или отказавшие ноги – это недостаточно красноречиво?
Должен признать, я искренне не хотел насилия. Но его бессмысленное упорство, его нежелание идти мне навстречу по-настоящему выводило из себя, и ярость, что вскипела из-за этого толстолобого протеста, таки настояла своим высоким градусом, требующим выхода, прибегнуть к пресловутому насилию. Я даже был готов прибегнуть к пытке. Гуманной, разумеется. Хоть и между этими двумя понятиями слабо вычерчивалась какая-либо связь.