В принципе, он мог бы сию же минуту выставить ее за дверь, помириться с Мартой, и его жизнь потекла бы дальше точно так же безмятежно, уверенно и определенно, как и прежде. Только вот что-то в нем никак не уступало, противилось этому логическому выводу. Но что, на этот вопрос Рогов так же не мог ответить, как не мог ответить и на десятки других, вереницей проносящихся в его голове.
Сейчас Рогов чувствовал, что сильно устал, что все ему начинает надоедать, что ему просто жизненно необходимо как-то остановить этот словесный поток Марты, не то у него совсем развалится голова и вылезут мозги.
— Чего же ты хочешь, Марта? — уже с отчаянием в голосе произнес он.
— Чего я хочу? Чего хочу? Хочу, — задержалась она напротив, — чтобы эта фифочка убралась отсюда. И немедленно!
— Это невозможно.
— Почему? — не сдавалась Марта.
— Потому что ей угрожает опасность.
Рогов был непоколебим. Где он взял эту силу? Но Марта использовала запрещенный прием. Она пристально посмотрела на него и спросила:
— Позволь, Рогов, а нам, нашим отношениям опасность не угрожает? Ты хоть поставил себя на мое место? Забавная картина, однако, получается. Я что-то лопочу, лопочу, выдумываю, оправдываюсь, а ты весь такой правильный, приличный, несокрушимый! Но почему, Рогов? Быть может, всё дело во мне? Быть может, я в чем-то не права? Скажи мне, я понятливая, я всё приму, но ты молчишь и сам не знаешь, что сказать. Неужели эта расфуфыренная гага так просто обвела тебя вокруг пальца, Рогов? Ты ведь вроде давно не мальчик? Убей меня бог, я ничего не понимаю. А может, просто-напросто не хочу ничего этого понимать. Не хочу и всё!
— Но Марта!
— Погоди, Рогов, погоди, я с тобой совершенно запуталась. Ты можешь хоть раз в жизни быть со мной откровенным до конца? Вот как на духу, сейчас же ответь, Рогов: ты любишь меня или нет?
Рогов глянул на нее, в ее остановившиеся глаза и тут же отвел взгляд: до чего банальным и избитым показалось ему сейчас это слово «люблю». Мы любим поесть, любим поспать, просто любим. Любим, любим, любим, — до заезженности! И почему этот подленький глагол хочет влезть буквально во все, где ему изначально нет места? Почему даже состояние влюбленности, единственное неописуемое колебание нашей тонкой души, мы передаем именно этим «заезженным» глаголом? Почему для этого поистине душевного состояния в нашем языке нет более однозначного и неповторимого слова, чтобы оно было ни на что не похоже и чтоб его невозможно было просто так, без всякой на то надобности употреблять?
— Молчишь? — с оттенком презрения прервала размышления Рогова Марта. — Я так и думала. Ты, Рогов, самый обыкновенный эгоист, и тебе совершенно наплевать на всё: на меня, на мои чувства к тебе, на людей, которые тебя окружают, и даже на эту потаскушку. Ты же и ее недолго будешь терпеть. Она скоро тебе надоест, потому что в том, твоем мире, всякая инородность упорно выталкивается вон.