Эрнесто что-то мычит, сгорбившись и содрогнувшись в рвотных позывах. С омерзением я уставилась на картину, когда он снова весь сжался и выплеснул все съеденное на асфальт.
— Твою мать, меня, нахрен, отравили. Андреа, давай поговорим. — Его снова выворачивает, я достаю бутылку с водой и кидаю Гранту.
— Помочь ему? — Он удивленно смотрит на меня, затем на бедного измученного рвотными позывами мексиканца. — Я похож на того, кто жалеет? Это ты у нас добрая, мне плевать. Если желаешь, иди и помоги.
— Какой же ты сноб. — Натягиваю кроссовки, выхватываю из его рук бутылку. — Тебе на всех плевать.
Он хмыкает и позволяет мне подойти к Эрнесто, я морщусь от вони и омерзения, сама испытываю дискомфорт. Но мне очень жалко его, поэтому, обернувшись, я сталкиваюсь с самодовольной миной «мистера пофигиста», снимающего с себя одну из своих фирменных рубашек и остающегося в нижнем белье. Его наглая улыбка, и то, что он издевается над тем, насколько мне дискомфортно, раздражает.
— Я не хотел, — Эрнесто хватает меня за ногу, заваливаясь на бок.
Приподнимаю его за шею, удерживая в вертикальном положении, приставляю бутылку ко рту, вглядываясь в темноте в его лицо. Глаза мужчины закрыты, веки плотно сомкнуты, мокрые волосы сосульками свисают, рот, покрытый слюней и остатками пищи, широко раскрыт. Наклоняюсь и отпускаю его на землю, приставляю палец к активно пульсирующей сонной артерии. Позади раздается звук открытия молнии и захлопывающейся двери.
— Оставь его. Он нам не понадобится, — гнев в голосе Гранта, как раскаты надвигающейся грозы. — Хватит с ним нянчиться. До рассвета не так много времени.
Он подходит ближе ко мне, ставит на траву свой рюкзак с фотоаппаратом в боковом кармане, передает мне фонарик, который я прикрепляю к шлейке комбинезона. В темноте мои разрисованные руки светятся, с еще большим раздражением Грант проходит мимо меня, хватает за безвольно свисающие кисти Эрнесто и оттаскивает его в ближайший куст. Пнув его ноги, он оборачивается, стоит мне сделать шаг ему навстречу.
— Куда собралась! — рявкает он. — Проспится, и ничего с ним не произойдет.
— Можно же не так грубо! — Хватаю рюкзак и вешаю его себе на плечи.
— Может мне его еще по голове погладить? — Серые глаза смотрят в упор, прожигая ненавистью. — Не раздражай меня своими выходками, я и так уже все свои запасы терпения исчерпал. Развернулась и пошла. — Хватает свой рюкзак, засовывает мне тритиевую газовую трубку за пояс и ждет. — Вперед, я сказал.
Мои внутренние метания прерывает глухое рычание, в последний раз я смотрю на мексиканца, лежащего в кустах, и с раздражением выхожу на тропинку. Пирамида находится рядом, стоит только перейти зеленую полянку. Аллея, на которой мы остановились, выглядит глухой, так как мы подъехали с другой стороны. Размашисто шагаю впереди Меллона, внутри клокочет такая злость, что стоит ему открыть рот, я разорву его на части. Этот повелительный тон и отношение, с которым обязана мириться, бесит. Еще никто не раздражал меня подобным образом. Ни один человек. Но особенность этого «хамоватого грубияна» в том, что он умеет вывести меня из себя моментально. В темноте слышны отголоски мелодичной музыки и шуршание нашей одежды. Влажная трава под ногами становится скользкой, приходится перейти на аккуратный шаг. Замираю перед тем самым входом, в котором меня словил как нежданную гостью и потенциальную жертву — паук. Грант хватает меня за плечо и разворачивает к себе лицом. Молча протягивает мне какие-то перчатки и натягивает шапочку на голову. Обрызгивает сверху чем-то мерзко сладковатым и кивает на пирамиду.