– Нет, – смешно было клясться, что она никогда не забудет Ваську. Он ведь был половиной ее жизни. – Васька, а ты мог бы снова родиться? Хочешь? Вот я встречу хорошего парня, забеременею и рожу тебя?
– Только дуры беременеют так рано, – невозможно по-взрослому хмыкнул Васька. – Только самки и больше никто. А ты – другой породы. На кой тебе младенец, ты сама еще человеком не стала. Карьера, творчество, свобода – не менять же это на размножение.
– На тебя!
– Так не бывает, – вздохнул Васька. – Не придумывай. Ты ведь и меня на самом деле выдумываешь. Так у тебя мозг сам себя обманывает. Чтоб меньше тосковать. Твои нейроны создают ложную картинку. А ты веришь. Ну, хочешь верить. А меня нет. Я ушел навсегда.
– Я псих? – Мурка подумала, что настоящий Васька и слова-то такого, «нейрон», не знал. И думал он в свои одиннадцать куда проще. – Мало ли кто что придумывает. Или кого. Я-то тебя чувствую. Вижу. Как на самом деле.
– Ты меня рисуешь в уме. Не уступай фантазиям, не заходи слишком далеко, – сказал Васька детским голосом, в котором, однако ж, слышались низкие знакомые ноты: то ли Шведа, то ли Мити. – Только слабый человек путает настоящий мир с миром, в котором ему хотелось бы жить. На самом деле меня нет. Нигде. Только в твоем мозгу, – тут по смыслу он должен был вздохнуть, и он действительно вздохнул. – Ты просто очень сильная. Талантливая. И твой мозг может вообразить что угодно и выдать эту иллюзию за правду. Я – галлюцинация.
– Значит, я псих…
– Нет. На самом деле ты прекрасно знаешь, где правда, а где иллюзия. Ты всего лишь себе подыгрываешь. Смотри, не заиграйся.
– Я просто не хочу, чтоб ты навсегда исчез.
– Я тоже не хочу, чтоб ты навсегда исчезла. Но это рано или поздно случится. Все умирают. Уходят с лица земли. И вспоминать с течением времени становится труднее. На самом деле тебе и теперь уже трудно меня вспоминать.
– Нет!
Васька усмехнулся. По правде говоря, Мурка и сама чувствовала, что образ Васьки постепенно тает. От этого тоска по нему и бесполезная, в землю, любовь становились только мучительнее. Она вздохнула: когда-нибудь ведь это пройдет? Правда? И она сможет испытывать чувства простые и светлые, как все люди вокруг? Иногда, моментами, с Янкой, Шведом, Митей ей это почти удавалось. Обычно же, когда она бывала одна, все человеческие чувства плыли где-то очень высоко поверх ее головы. Ее чувства тяжелые. Придонные, темные, как ил… Тоска, в основном. Но ведь это пройдет? Ладно, даже если ей удастся вздохнуть свободно, разве она потом вообще сможет хоть кого-нибудь на свете любить больше, чем Ваську? И что, вот так полюбить – и потом всегда бояться, что с этим любимым существом что угодно может стрястись? Вот как сейчас страшно за Янку?