Мурка остановилась, посмотрела на сверкающий на солнце собор, вокруг которого грязными призраками кружили бакланы, и пожала плечами. Квартиру жалко. Но ведь это была материна квартира. Она имела право делать с ней что угодно.
На Северном кладбище тоже была церковь с синей крышей. Там кого-то отпевали, стоял страшный автобус-катафалк, поджидали добычу нищие. Мурка прошла мимо и свернула налево. Кладбища она уже не боялась. Только по осени трясло, и она старалась хотя бы часть пути пройти поблизости от других посетителей – они хоть живые, разговаривают, цветы искусственные несут. Теперь ничего, одна – шла и шла. Но на могилки и памятники с портретами лучше не смотреть. За год она приезжала сюда раз двадцать. В ноябре простояла под мокрым снегом всего-то полчасика, даже рассказать всего Ваське не успела – окоченела, как Каштанка, и Васька велел: «Беги отсюда, темнеет!» На обратном пути, мчась сквозь сумерки и шарахаясь от шевелящихся портретов на памятниках, еще и ноги промочила, и автобус долго ждать пришлось. Наутро заболела так, что в сорокаградусном бреду казалось: лучше умереть. Пусть закопают рядом с Васькой, с Васенькой родненьким, все равно они всю жизнь бок о бок, вдвоем против всего мира, вот и после смерти будут рядышком. Но Васька приснился и сказал: «Дура, что ли? Тут нету ничего, только земля!» И она осталась жить.
А сейчас солнце жгло плечи сквозь черную футболку. Как, однако, жарко… У могил везде копошился народ, воняло краской. На перекрестке дорожек озирался растерянный старик в черном костюме – такой дряхлый и бледный, что, казалось, вылез из-под земли. Мурка обошла его сторонкой. Тут на кладбище иногда мерещилось, что это не живые люди сюда пришли, а покойнички деликатно вылезли наружу и теперь или гуляют, или домовито прибирают к лету свои могилки, сорняки выпалывают, цветочки подсаживают. Чушь, конечно, но все люди тут делаются не такие, как в городе. Они холодеют. У них прозрачные, далекие, застывшие глаза. У них жуть под сердцем. Но они делают вид, что все нормально: копошатся, разговаривают, красят, поливают жалкие цветочки принесенной водой, поминают тех, кто внизу.
Навстречу на тихоходном мотороллере с прицепом ехал рабочий. В прицепе погромыхивали лопаты, ведра из-под цемента и какие-то доски; рядом бежал крупный, клочкастый, бурый как земля пес. Мурка отошла к краю дорожки – а пес подбежал к ней, крутя хвостом, топыря висячие уши и подхалимски заглядывая в глаза. Нос у него был в свежей земле, и Мурка шарахнулась. Работяга притормозил: